Весы для добра | страница 7
С Мариной он не делился своими мыслями, потому что она часто говорила, что очень тонко чувствует человеческое притворство, а он уже довольно точно установил, что она под этим понимает, и поэтому обо всем, что не касалось ее лично, говорил при ней иронически, хотя о многом ему хотелось бы говорить восторженно, потому что, считая себя твердым рационалистом, он вообще был склонен увлекаться, а после знакомства с нею — особенно. Он не мог бы объяснить словесно, что ей по вкусу и что не по вкусу, но очень быстро усвоил это практически и в первое время говорил только то, что ей могло понравиться, и так удачно, что она считала его умным и не раз в хорошие минуты говорила ему об этом. Он видел, что она искренне так считает и ей льстит, что он умный, и ему нравилось и то, и другое, хотя в то время он уже подумывал, что главное в человеке не ум, а что-то такое, что раньше называли словом «душа», которое теперь стало непригодным из-за его неопределенности. Может быть, это просто способность страдать и радоваться за других? Во всяком случае, что-то в этом роде он чувствовал, однако ему понравилось бы в себе все, что могло бы понравиться ей.
Но теперь, когда все уже кончилось, ему стало казаться, что главный ее закон формулировался так: элегантность во всем — а) в одежде, б) в образе мыслей. А поскольку элегантность несовместима со скованностью, то второй пункт закона практически выражался в том, чтобы знать достаточно для поддержания любой культурной беседы, обо всем судить вполне оригинально, но ничего не принимать всерьез. Поэтому обо всем говорить следовало либо панибратски, либо свысока.
Старательно притворяясь, он придерживался этого правила. Но в самое последнее время у Олега забрезжила смутная догадка, что главным ее духовным двигателем было заурядное мелкое тщеславие. Мелкое — потому что ему хватало, например, того, что она чувствовала себя центральной (в действительности или в воображении) фигурой сравнительно небольшой компании ее сокурсников и сокурсниц, в свое время закончивших вместе с ней физико-математическую школу, — все они были из тех же эрудитов и острословов. Остальной же мир как будто вовсе не существовал для нее: частью потому, что был слишком низок, частью наоборот — слишком высок, — одних недостаточно уважала она, другие недостаточно уважали ее. По мнению же ее приятелей, мир был создан исключительно ради их развлечения; для каждого из них единственным предметом, достойным серьезного отношения — зато очень, очень серьезного! — был он сам.
