В своих гранатах, темно-красном муаровом платье с глубоким вырезом и юбкой с мягкими складками и в шитой золотом неплохо сохранившейся кашмирской шали, миссис Спрингер, которой уже перевалило за пятьдесят, выглядела ослепительно. Ее манеры однако не соответствовали ее наряду и не столько в силу мужеподобия, которого она добивалась, сколько в силу старательно вымуштрованной неженственности. Своим глубоким голосом и дикцией она напоминала одну известную актрису. Собираясь сострить, она всякий раз судорожно выпрямляла в струнку верхнюю половину тела и так же стремительно поникала в конце одной из своих маленьких речей, слегка расставив колени в стороны и уронив костлявую руку в образовавшуюся на юбке ложбину, так что и старомодные украшения и платье безупречного покроя, по виду однако ж скорее служившее футляром для ее тела, нежели сидевшее на нем, казались чем-то существующим совершенно независимо от их владелицы.
К приходу м-ра Стоуна она уже завоевала репутацию остроумной особы. Стоило ей начать говорить, как тут же появлялись улыбки. Как видно, Грейс Томлинсон выступала в роли организатора приветствий, выполняя при миссис Спрингер, ее подруге, как установил м-р Стоун, то, что в минувшие годы делал Томлинсон при своих «контактах».
Разговор шел о цветах. Кто-то выразил восхищение проделанной Грейс аранжировкой цветов, которая, включая небольшой букетик, приколотый к ее платью, и праздничное убранство комнат, явилась результатом посещения кратковременных курсов в школе им. Констанс Спрай в Сент-Джонс Вуд.
— Единственный цветок, который нравится мне, — сказала миссис Спрингер, врезаясь в хор невнятных одобрений, — это цветная капуста.
Грейс рассмеялась. Все одобрительно рассмеялись, и миссис Спрингер, осев на своем месте и раскачиваясь из стороны в сторону как бы внутри своего платья, раздвинула колени и проворно поправила юбку, придав ей вид пологой долины. Кривая улыбка, игравшая на ее лице, подчеркивала квадратную форму ее челюсти.
И так, сокрушая безмолвие и сомнение, заглушая неясное бормотание, она приковала их всех.
Разговор перешел на спектакли, которые они видели в последнее время. До сего момента, за исключением отдельных громогласных «М-м-м», которые могли означать все, что угодно, Томлинсон хранил молчание. На его худом, длинном лице застыло еще более страдальческое выражение, чем всегда, его взор был еще больше исполнен тревоги, словно без своего «контакта» он чувствовал себя потерянным. Сейчас он стремился поднять дискуссию, которая уже скатилась к простому обмену названиями, на высокий интеллектуальный уровень. Он сообщил, что был на «Рифифи», собственно, пошел на него по рекомендации одного важного человека.
