— Ты имеешь в виду, что доктор мог допустить ошибку?
— Даже если он не ошибся, это не будет иметь значение, если только убийцей окажется тот, кому следует.
— Что ты имеешь в виду, София?
— Понимаю, что говорить такие вещи ужасно. Но, в конце концов, к чему кривить душой?
Она предупредила мои дальнейшие расспросы.
— Нет, Чарльз, я не скажу больше ни слова. Наверное, и так наговорила много лишнего. Но я твердо решила встретиться с тобой сегодня и попытаться объяснить все. Мы не должны ничего решать, пока не рассеются все сомнения.
— Расскажи мне об этом по крайней мере, — взмолился я.
Она покачала головой.
— Не хочу.
— Но… София…
— Нет, Чарльз. Не хочу, чтобы ты смотрел на наше семейство моими глазами. Хотелось бы, чтобы у тебя сложилось о каждом из нас непредвзятое мнение с позиции объективного, постороннего наблюдателя.
— А как это сделать?
Она посмотрела на меня, и в глубине ее глаз зажегся странный огонек.
— Ты узнаешь все от своего отца, — сказала она.
В Каире я как-то раз говорил Софии, что мой отец — заместитель комиссара Скотланд-Ярда. Он и теперь занимал эту должность.
У меня сжалось сердце.
— Значит, дела совсем плохи?
— Думаю, что да. Видишь того человека, который в одиночестве сидит за столиком у двери, — такой флегматичный молодой человек приятной наружности, по-видимому, бывший военный?
— Вижу.
— Так вот, сегодня́, когда я садилась в поезд, заметила его на платформе в Суинли-Дине.
— Думаешь, что за тобой установлена слежка?
— Да. Мне кажется, что все мы — как это говорится? — находимся под колпаком. Всем нам весьма прозрачно намекнули, что лучше не отлучаться из дому. Тем не менее я решила встретиться с тобой. — Ее маленький квадратный подбородок воинственно вздернулся вверх. — Я вылезла через окно ванной комнаты и спустилась по водосточной трубе.
— Милая!
— Но полиция знает свое дело. К тому же я посылала тебе телеграмму. Ну ладно, не будем думать об этом… мы здесь… вместе… Однако с этой минуты каждому из нас придется идти своим путем. — Она немного помедлила, а потом добавила: — К сожалению, нет никакого сомнения, что мы любим друг друга.
— Ни малейшего сомнения, — сказал я. — И не смей говорить, что это «к сожалению». Мы пережили войну. Мы не раз смотрели смерти в лицо, и я не могу понять, почему скоропостижная кончина одного старого человека… кстати, сколько ему было лет?
— Восемьдесят семь.
— Да, конечно. Это было написано в «Таймс». Я сказал бы, что он просто умер от старости, и любой уважающий себя врач согласился бы с этим.
