Я не вполне понял, кого он имел в виду: Роджера с Клеменси или Филипа с Магдой. Его слова в равной степени подходили к обеим супружеским парам. И все же мне казалось, что оба эти брака можно было бы отнести к категориям счастливых. По крайней мере в отношении брака Роджера и Клеменси это не вызывало сомнений.
— Мне кажется, что он не похож на отравителя, а вам? — спросил Тавенер.
— На первый взгляд не похож. Конечно, могут быть неожиданности. Вот она, по-моему, больше подходит для этой роли. Есть в ней какая-то беспощадность. Может быть, она немного не в своем уме? — И с этим я согласился. — Но все-таки, думается, она не стала бы убивать человека только из-за того, что ей не нравятся его цели и образ жизни. Возможно, если бы она действительно ненавидела старика… но бывает ли, чтобы из-за одной ненависти совершались убийства?
— Крайне редко, — ответил Тавенер. — Самому мне никогда не приходилось сталкиваться с такими случаями. Нет, мне кажется, что было бы логичнее остановиться на кандидатуре миссис Бренды. Однако, кто знает, удастся ли нам вообще что-либо доказать!
Дверь, ведущую в противоположное крыло дома, нам открыла горничная. Она казалась испуганной, однако во взгляде, который она устремила на Тавенера, сквозило некоторое презрение.
— Вы хотите видеть хозяйку?
— Да.
Она провела нас в просторную гостиную и вышла. Комната была такого же размера, как и гостиная, расположенная на первом этаже: мягкая мебель, обитая кретоном очень ярких цветов, портьеры из полосатого шелка. Над камином висел портрет, который привлек мое внимание не столько тем, что он был написан, несомненно, рукой мастера, сколько примечательным лицом человека, который был на нем изображен.
Это был портрет старика карликового роста с темными проницательными глазами. Он был изображен в черной бархатной ермолке, голова его ушла в плечи, но какая же жизненная энергия и сила исходила от него! Его глаза с насмешливым огоньком, казалось, пронизывали меня насквозь.
— Это он самый и есть, — сказал старший инспектор Тавенер, несколько пренебрегая грамматикой. — Портрет кисти Огастуса Джона. Ничего не скажешь — личность!
— Да, — согласился я и почувствовал, насколько слабо отражает это односложное слово мои ощущения в ту минуту.
Только теперь я понял, что имела в виду Эдит де Хэвиленд, сказав, что без него дом кажется опустевшим. Он был предтечей — тот самый нелепый человечек, который построил нелепый домишко… и без него нелепый домишко потерял весь свой смысл.
