— Где вы находились, когда услышали о том, что ему стало плохо?
— Прибежала Бренда. Это было минуту или две спустя после того, как пробило половину седьмого.
Эти вопросы, как мне было известно, не имели значения… но я видел, как тщательно Тавенер изучает женщину, которая на них отвечала. Он задал ей несколько вопросов о характере ее работы в Лондоне. Она ответила, что ее работа имеет отношение к радиационным последствиям расщепления атома.
— Фактически вы работаете над атомной бомбой?
— Работа никоим образом не связана с разрушительным воздействием. Институт проводит эксперименты в терапевтических целях.
Поднявшись с кресла, Тавенер попросил показать ему другие принадлежащие им комнаты.
Клеменси, кажется, несколько удивилась, но с готовностью выполнила его просьбу. Спальня с двуспальной кроватью, застеленной белым покрывалом, и набором элементарных туалетных принадлежностей вновь напомнила мне больничную палату или какую-то монашескую келью. Ванная комната также была выдержана в строгом стиле — там не было никаких специальных удобных приспособлений, никакой косметики. Кухня имела необжитый вид — безукоризненно чистая и хорошо оборудованная экономящими труд бытовыми приборами. Затем мы подошли к двери, открывая которую Клеменси предупредила:
— А это личный кабинет моего мужа.
— Входите, — сказал Роджер, — входите.
Все увиденное до сих пор произвело на меня гнетущее впечатление своей пуританской строгостью, и тут я едва сдержал вздох облегчения: эта комната, несомненно, носила ярко выраженный индивидуальный характер. Там стояло большое шведское бюро, на котором в беспорядке валялись бумаги, трубки, припорошенные табачным пеплом. Стояло несколько старых больших и уютных кресел, на полу лежал персидский ковер, на стенах висело несколько выцветших групповых фотографий: групповые снимки школьников, команды игроков в крикет, военных. Несколько акварельных набросков, на которых были изображены пустыни и минареты, корабли, море и закаты. Это было очень уютное жилище — комната, принадлежащая симпатичному, дружелюбному и общительному человеку.
Роджер смел бумаги и книги с одного из кресел и стал неуклюже наливать какой-то напиток из графина в стаканы, чтобы предложить нам выпить.
— Комната в страшном беспорядке. Видите ли, я собрался уезжать. Разбирал старые документы. Скажите, когда будет достаточно, — произнес он, наливая напиток в стаканы. Инспектор отказался от стаканчика, а я с удовольствием согласился выпить. — Вы должны извинить меня за то, что я наговорил, — сказал он, подавая мне стакан, но обращаясь к Тавенеру. — Я не смог совладать с собой.
