Вацлав и Гонзик поглядели, как в такт шагам покачиваются широкие атлетические плечи Ярды, а затем двинулись вслед за ним.
— Правильно! — сказал Вацлав, расстегивая пиджак на плоской узкой груди и с каким-то мстительным самодовольством потирая руки. — Бригады, социалистические обязательства, ударничество, национальные вахты — все это мы послали к черту! Пусть господа «товарищи» надрываются сами! «Тридцать миллионов часов для республики!» Хоть миллиардов, теперь нам на это плевать! — Вацлав энергичным ударом суковатой палки так рубанул по фиолетовой головке чертополоха, что та, описав дугу, отлетела далеко в сторону.
Ярда снова пришел в ярость при воспоминании о бесславном конце своей недолговечной предпринимательской карьеры: до самого февраля[1] они вместе с Тондой жили припеваючи, дела их шли лучше день ото дня, и вдруг в один прекрасный момент — бац! — все полетело вверх тормашками! Точно у «товарищей» других забот не было! Набросились, как коршуны, на его маленькую автомастерскую, которая могла бы вскоре стать золотым дном! А куда господ предпринимателей? На фабрику, на черную работу, куда же еще девать такую сволочь!
— Нате вам! — И Ярда показал нос.
Приятели изумленно посмотрели на него.
— Ничего! — пробормотал Ярда, стараясь как-нибудь ослабить впечатление от своей злобной вспышки. — Жалею тех бедняков, которые закисли в этом бедламе и не в состоянии ничего предпринять.
— Жалеешь? Пусть что-нибудь предпринимают, как мы! Лежа на печке, еще никто себе свободы не завоевал. А когда мы вернемся, пусть тогда эти мямли не уверяют нас, что у них тоже есть какие-то заслуги…
Друзья ничего не ответили Вацлаву. Зачем расстраиваться? Все это уже в прошлом. Даже Ярда не хотел больше думать об этом. К чему? Если перед ними уже простирается неведомое бескрайнее будущее?
Они шли все дальше, солнце поднималось вверх по зубчатому гребню гор, лесная тропинка расширилась и превратилась в укатанную дорогу. Первая одинокая черепичная крыша мелькнула между деревьями. За оградой неистово залаял пес.
Лайн. Дома они изучили дорогу по карте, и Вацлав вел их теперь отлично. Они шли, но постепенно их начинало одолевать волнение. Оно стесняло дыхание, сжимало горло, отдавалось зудом в ладонях. Глаза боязливо высматривали чужой мундир. За поворотом дороги — старое, полуразвалившееся колесо водяной мельницы. В траве у белой стены валяются караваи отслуживших свой век жерновов. Около них возятся дети. У босоногого мальчишки перемазан рот, под носом что-то подозрительно блестит, совсем так же, как и у ребятишек в Чехии. А юноши идут все дальше. То здесь, то там кто-нибудь из встречных обернется и посмотрит на них молча, испытующе.
