— Семьдесят, больше у меня не найдется, даже если меня выпотрошить, — отвечал чей-то дрожащий голос.
— Есть у тебя совесть? — кричал Колчава сипло и негодующе, закрывая глаза. — Христианин ты или нет, есть на тебе крест? Нищего обираешь, на горе человеческом наживаешься.
Несчастный покупатель — у него действительно кто-то украл последние штаны, и сегодня он выбрался в город в чужих брюках — отдал, наконец, восемьдесят марок — всю свою наличность, кое-как накопленную в течение последних месяцев. Колчава с видом оскорбленной невинности, зажав деньги в руках, выбирался из толпы.
— Негодяй! — процедил кто-то ему вслед. — Он ведь неженатый!
Однако в голосе не было морального осуждения. Была лишь лютая зависть и горькое сожаление, что кто-то другой так легко извлек барыш из беды товарища.
Солнце погружалось в прозрачную дымку над излучиной реки Пегницы, затем скользнуло по очертаниям низких холмов за городом. В воздухе висел едкий запах паленой ботвы. Дым отдаленного костра стлался низко над опустевшими пашнями. На фоне кровавого заката трепетал запоздалый бумажный змей.
Багровые и желтые кленовые листья неслись, обгоняя Вацлава. Его глаза следили за полетом листьев, шелестящих по асфальту дороги. Вдруг девичья туфелька впереди наступила на лист. Хорошая форма ног, серое весеннее пальто, берет, упругая девичья походка. Вацлав ускорил шаг в надежде увидеть лицо идущей впереди девушки.
Она повернула голову и испытующе посмотрела на него.
— Идете… в лагерь? — пролепетал, запинаясь, Вацлав.
— Нет, в Патагонию, — иронически ответила она.
Вацлав заколебался.
Легкая тень пробежала по ее выпуклому лбу.
— Почему вы меня так оглядываете?
— Извините, но так приятно встретить землячку на чужбине.
— Вы на редкость находчивы, — язвительно улыбнулась она.
Он покраснел, не зная, как быть дальше. Потом нерешительно представился.
— Катка, — нехотя ответила она, — то есть так зовут меня в бараке…
Он сбоку смотрел на ее нос с чуть заметной горбинкой, на красивую линию подбородка.
— Почему все здесь не называют своих фамилий?
Она шла некоторое время молча.
— Разве она что-нибудь значит? Многие потеряли здесь больше, чем фамилию. Вы здесь новенький?
— Мы только позавчера приехали. — Он ожидал от нее каких-то вопросов: откуда? куда направляется? почему? Но она — ничего, молча свернула с шоссе на дорогу, ведущую к лагерю.
На него вдруг нашла тоска. Бог знает сколько на этом небольшом клочке земли живет чехов — соотечественников, объединенных одинаковым несогласием с новым режимом на родине, борющихся за равные ценности, разделяющих одну и ту же судьбу. Какие же все-таки преграды существуют между ними? Эгоизм? Равнодушие? Недоверие? А девушка справа от него была симпатичной и выглядела порядочной. Он мысленно представил себя и ее, как вдвоем бродят они между уцелевшими зданиями старого Нюрнберга, как вместе сидят в кафе, а снаружи — осенняя хлябь. Его воображение рисовало одну картину ярче другой. Не зная этой женщины, он тем не менее думал, что она могла бы помочь ему пережить первые трудные дни разочарований.
