Все началось с мелодии. Для Катца все началось с мелодии. Шесть нот в каждой фразе, чередующиеся минор и мажор.
Я поранил себя,
чтобы понять, чувствую ли я что-то…
Издалека, глухо, но гулко, будто под водой.
И сосредоточился на боли,
на единственной реальности – боли…
И вдруг он обнаружил, что рядом на корточках сидит совершенно неизвестная ему женщина с ложкой в руке. Она-то, скорее всего, музыку не слышит, а может, и слышит, но ей наплевать. Мозг сортирует внешний мир и отбрасывает все ненужное.
Она протянула ему прозрачную пластиковую упаковку: десять шприцев по пять кубиков. Стандартных, с оранжевой канюлей. У нее-то своя техника. Туберкулиновые иглы. Волосяной толщины, можно всадить в самую маленькую вену – на ноге или на кисти.
Он покосился на нее – блузка с длинными рукавами. Та же униформа, что и у него, – длинные рукава с манжетами, чтобы скрыть следы от уколов.
Игла ужалила кожу,
знакомый укол…
попробуй убить память,
но я помню все.
А вон там, у опоры моста, стоят его родители, Анн и Беньямин, рука об руку, поглощенные своей любовью – любовью, не оставлявшей места ни для кого, в том числе и для сына… Он ненавидел их за это, свою мать из Норрланда и еврейского отца. Ненавидел, хотя никогда не мог и стыдился в этом признаться… И они исчезли, еще бы им не исчезнуть, они давно мертвы. Даже не исчезли – не растворились в воздухе, а ушли, скрылись за бетонной опорой, изгвазданной сверху донизу граффити…
Данни огляделся. Неужели он опять там, откуда вышел… На улице, на грязном матрасе рядом с вентиляционной решеткой, под опорой моста в северо-западном Стокгольме…
А вот это странно: его участок отгорожен… или как можно назвать камни, кое-как выложенные по периметру матраса? Иллюзия стен в спальной? Раскопки древних поселений? А эти сапоги на куске брезента – чьи это сапоги? Его собственные?
