— Вело-мото, — словно издалека послышался голос дядьки. — Вот, сын привез с войны.
Я с трудом оторвал взгляд от фотографии, вернул ее. И почему-то тревожное и радостное предчувствие охватило меня, будто вот-вот должно случиться что-то удивительное.
Дядька пристально смотрел на меня, и под его взглядом я почувствовал, что краснею на легком морозе, — лицу стало жарко.
— Вот, продаю. Недолго парень мой покатался, — сказал дядька и опустил голову. — Он и осколок привез с войны — здесь, — рука в пестрой варежке постучала по груди.
Я смотрел на вдруг понурившегося дядьку и чувствовал одновременно и грусть, и радостное волнение.
Дядька поднял голову и сказал негромко:
— Вот, стало быть, продаю, не ржаветь же теперь машине. Пусть послужит другим. Я-то староват для такого транспорта, а вам — в самый раз, — он снова достал папиросу и чиркнул зажигалкой.
— Но у нас денег не хватит, — сказал Кирка, и по его голосу я понял, что он испытывает те же чувства, что и я.
— Да я не заломлю, чего с вас брать. Просто охота, чтоб молодым достался.
Сердце у меня вздрогнуло.
Кирка шумно выдохнул, выпустив целый клуб пара.
— Да вы посмотрите, пойдемте, — уже снова улыбаясь, сказал дядька. — Здесь близко, на Курской.
По крутой темной лестнице мы поднялись на третий этаж. Дядька достал ключ и сказал каким-то заговорщицким тоном:
— Меня Иваном Николаевичем зовут, вы уж меня так дома и величайте. И сами назовитесь.
— Я — Кирилл, а он — Валентин.
— Вот и хорошо, хорошо. Вы уж так… хозяйке моей постарайтесь показаться.
Вслед за Иваном Николаевичем мы вошли в тесную прихожую. Долго топтались на коврике, вытирая ноги. А Иван Николаевич преувеличенно веселым голосом закричал в недлинный коридорчик:
— Маша, Машенька!
Высокая худощавая женщина медленно прошла по коридорчику к нам в переднюю. Мы поздоровались, она ответила только наклоном головы.
— Маша, вот я мальчиков привел, хорошие мальчики, — продам им Колин мотоциклик. Чего уж теперь… — он не закончил фразы, а только безнадежно махнул рукой.
Женщина подошла поближе и внимательно посмотрела на каждого из нас. Лицо у нее было старое, но красивое, а глаза — какие-то неподвижные.
— Мойте руки, будем обедать, — вдруг сказала она высоким чистым голосом и, повернувшись, пошла по коридору.
Иван Николаевич подмигнул нам и шепнул:
— Раздевайтесь, ребята.
Мы сидели за круглым столом в большой светлой комнате, а с портрета на стене на нас смотрел, улыбаясь, лейтенант в пилотке набекрень; на гимнастерке лейтенанта было два ордена Красной Звезды и несколько медалей. Я узнал в этом лейтенанте того самого парня, который сфотографировался на фоне берез, сидя на вело-мото.
