— Погодите! — воскликнула она. — Как это через две недели?
И, повернувшись сначала к Углову, а затем к Дружинину, она спросила:
— Et mes compagnons qui savent parler le francais?
Теперь настал черед переглядываться для майора и капитана. Было понятно, что кандидат исторических наук что-то спросила — но что именно? Видя их растерянность, она пояснила:
— Я поинтересовалась, умеете ли вы говорить по-французски. И, судя по вашей реакции, ответ отрицательный. Как же вы собираетесь работать в середине XIX века? С вашим языковым багажом вы только с крепостными мужиками сможете разговаривать. Да и то если будете говорить «да» и «нет». Ведь и русский язык в то время был совершенно другой. А в высшем свете основным языком был французский. Без него — никуда. Им надо изучить его, причем в совершенстве. На это двух недель не хватит!
— Вы совершенно правы, дорогая Екатерина Дмитриевна! — воскликнул Нойман. — На освоение языка — причем в том варианте, который был принят в интересующее нас время, — уйдет никак не менее двух месяцев. А ведь вам понадобится не только французский, но еще и польский!
— А это зачем? — спросил Углов.
— А затем, уважаемый Кирилл Андреевич, что смертельными врагами императора Николая являлись участники польского освободительного движения — это вам и Екатерина Дмитриевна подтвердит. И вполне возможно, что именно они погубили Николая. Эту версию вам тоже надо будет проверить, а для этого желательно знать язык. И это еще не все! А умение фехтовать? Танцевать? Ездить верхом? А знание служебной субординации того времени? Манер? Тут и вам есть чему поучиться, а уж вашим товарищам тем более. Вас всех ждет полугодовой курс подготовки. Только этим будете заниматься! И вот тогда посмотрим, готовы вы или нет.
— Некоторые привлеченные нами эксперты настаивали на продлении такого курса до года, — добавил полковник Волков. — Но эти предложения пришлось отвергнуть. Время, понимаете, не ждет. Руководство страны ждет результатов вашего расследования. Так что придется вам уложиться в шесть месяцев.
— А как же 12 февраля? — спросил Углов.
— Это вы с непривычки так спрашиваете, — сказал Нойман. — 12 февраля — это точка, в которую мы должны вас отправить. А уж когда состоится отправка — совершенно неважно. Скорее всего, она произойдет летом. Возможно, 1 августа…
С той минуты, как Государь передал все дела наследнику, состояние его не улучшалось. Правда, придворные медики — и Каррель, и Мандт, и Ерохин — иногда делали обнадеживающие заявления. Например, 14-го числа лейб-медик Мандт, пользовавшийся полным доверием Государя, заявил, что кашель у его пациента ослабел, и сон был крепкий, налицо признаки выздоровления. Однако уже на следующий день, 15-го, у императора появились хрипы в правом легком.
