Я взялся за ручку двери. Если бы с ней проститься… тихо, без слов… я ждал, в молчании, когда за ней захлопнется дверь часовни.
И медленно опустил руку.
Понимая, что сейчас самое время для молитвы, я не мог тем не менее думать ни о чем другом, кроме как о том, что Бог только что отнял единственный свет, который озарял мою жизнь и мое темное, несчастливое будущее: как бы далеко и немыслимо ни было мое счастье, у меня все же была надежда. Нет, надо быть честным перед самим собой: дело не в том, что я потерял надежду… дело в том, что я потерял ее...
Я услышал, как она что-то громко сказала, а потом раздался звук быстрых шагов. Я услышал рассерженный, хриплый окрик брата Лоренцо – и тут дверь исповедальни резко распахнулась
В мерцающем свете свечей, в плаще, развевающемся от стремительного движения, она была похожа на ангела – и этот ангел был прекраснее, чем я мог себе представить. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и я понимал, что она так же, как и я, не знает, что сказать. Нам и не нужны были слова, хотя у меня в голове взрывались тысячи слов и образов: ее волосы, распущенные, тяжелые, гладкие как шелк, в моих руках, ее губы, мягкие, теплые, нежные, ее дыхание и горячий, обжигающий шепот…
Именно в этот момент я понял, с фатальным чувством обреченности, что хочу ее, только ее, девушку из дома Капулетти, хочу так, как никогда не хотел ни одну женщину до этого – это желание не имело ничего общего с обычным, торопливым и безличным соитием в темноте или с выполнением супружеского долга по отношению к нелюбимой жене, это было совсем другое: взрыв страсти, огонь, фейерверк, блаженство и страдание…
– Идите же, – сказал я. – Я буду молиться за вас.
Голос мой бы хриплым и прерывался, и на мгновенье на лице ее мелькнула улыбка – как прощальный подарок для меня.
– Бог вам в помощь, Бенволио, – прошептала она. – Будьте осторожны.
Тут брат Лоренцо протиснулся между нами, возмущенно погрозил мне пальцем и захлопнул дверь перед моим лицом.
Я не сопротивлялся. Я закрыл глаза и замер в темноте – у меня в ушах все еще звучали сладкие отголоски того, как она произнесла мое имя, снова и снова: Бенволио…
Никогда раньше я не задумывался о том, как мало в моей жизни счастья, – пока она не показала мне, как много, невероятно много его могло бы быть.
И одна мысль билась у меня в голове, мысль неправильная и внушающая ложные надежды, и я цеплялся за нее, словно за соломинку.
Она не сказала мне «прощайте».
