На пути к разводьям, на ровном льду чернели точки — это из лунок вылезли греться на солнце нерпы. Давно уже несколько лунок заметил для себя Нанук. Две из них он облюбовал особо, расширил их, теперь эти большие лунки — его лунки, ныкпак. Он ничего никому не сказал, уходя на охоту, чтобы его не ждали с добычей, чтобы не спугнули ее лишним разговором и переживаниями.
Но вечером Ноэ, сияющая, веселая, пришла к Машкину и сказала:
— Отец вернулся…
— Откуда? — не понял Антоша.
— С нерпой… Он нерпу добыл по-старому!
Машкин молчал, ничего не понимая.
— Ты забыл… Помнишь, о празднике спрашивал? Время Длинных Дней начинается! Время Игры в эскимосский мяч!
— Вон что, — вспомнил Машкин. — Вот те на! Что же он не предупредил?
— Нельзя… тебе нельзя… это только его дело… его, личное. Но теперь все, и можно праздновать.
— Зови его к нам, у нас соберемся. Все мои ребята тут, и ты приходи! Я в ТЗП — мигом!
Он начал одеваться. Ноэ выскочила на улицу поделиться, новостью с другими.
Мяч был сшит из нескольких расшитых бисером кусков выделанной без ворса нерпичьей шкуры — мандарки, все швы внутренние, кроме одного, самого маленького и незаметного.
Набивался он оленьим волосом, кусками шкурья, тряпками, но внутрь надо было положить коробку с камешками, чтобы они гремели при игре, надо «озвучить» мячик.
Заранее камешки не были приготовлены, искать их под снегом не имело смысла, и бабушка Имаклик вытряхнула чай из железной коробки, бросила в коробку несколько пустых гильз из-под патронов для «барса». Коробка гремела хорошо, бабушка перевязала ее крест-накрест веревкой, положила внутрь мяча и добавила еще несколько лоскутков шкур, закончила оленьей жилкой последний шов, встряхнула мяч — он загремел чуть приглушенней, но мелодичней.
Отдаст она его Ноэ, а та детям — пусть играют, тунатагути игра называется.
В других домах, где были седовласые старухи, тоже заканчивали шить мяч для своих первых внуков, а если мячи уже были готовы с прошлой весны, то доставали их из кладовой — инлыгами. Раньше она была в правой стороне холодной части яранги, а теперь, в домах, инлыгами заменял тайник в коридоре, где в нерпичьем мешке хранилось то, на что всуе смотреть не разрешалось.
Праздник в доме Машкина ничем не отличался от обычных застолий.
Довольный, распаренный после чая, молча курил Нанук.
Суетилась, часто выбегая на кухню, Ноэ, приносила еду, а потом усаживалась поближе к Машкину, жалась к нему, насмешливо оглядывая подвыпивших гостей.
