— Вам здорово не везет, почти неделю не можете улететь.
— Значит, так там решили, — и он показал на небо.
Она засмеялась:
— Не хочет вас отпускать Полуостров. Оставались бы.
— Насовсем?
— А что? Разве тут плохо?
— Вам хорошо, вы родились тут. Маша.
— Все, кто сюда приезжают, в конце концов уезжают, — сказала она.
— А Кащеев?
— Ну… — она замялась, — он почти что чукча. Он наш.
— А вот все старые полярники тоже остаются на севере. Пенсия подходит — слетают на юг, поживут в домике с садом и морем и снова улетают на север.
— Почему?
— У них уже сердце привыкло к северу. Статистика показывает — если до пенсии жил на севере, а на старости лет уезжаешь на юг, очень быстро умираешь. Другая обстановка, другой ритм жизни, эмоциональная нагрузка другая, понимаешь?
— Понимаю.
— А у меня пока никакой эмоциональной нагрузки — ни здесь, ни там.
Он пошел к двери.
— Неправда, — сказала она.
Он посмотрел в ее серьезные глаза, засмеялся:
— Спасибо.
Почему-то ему вдруг очень хорошо стало после разговора с Машей. Он не знал, не догадывался, почему она права. А если бы он попытался отойти от своих житейских рациональных схем, до него бы дошло, что случайный здесь человек не стал бы среди ночи звонить по поводу собаки, не стал бы таким голосом разговаривать по телефону, и мудрость этой чукотской девушки в том и заключается, чтобы по интонации, по оттенкам голоса узнавать в сиюминутном если уж не будущее, то, во всяком случае, надолго вперед. Так охотник, читая следы, знает, стоит ли ему продолжать идти вперед, угадывает, с чем в итоге он будет. И тот, кого он преследует, тоже.
Алекс возвращался в дом Кащеева, где он жил, холодный резкий ветер сбивал его с ног, и думал он о том, что подтаявший наст за ночь подмерзнет, хорошо будет на нартах идти, вспоминал он Карабаса, свой разговор с ним, очень важный разговор, и тут в ночи возникло лицо Старого Старика, он молчал и смотрел на Алекса с улыбкой, и понял радист, что неправедные телефонные слова его пали на благодатную почву. Жаль только — улетит он, не узнает, чем все кончится. Впрочем, начинается пурга, и никто не знает, как долго торчать тут Алексу и когда он отсюда улетит в свой непонятный отпуск.
Карабасу было жалко Бармалея. «В конце концов, — думал он, — ни одного по-настоящему злодейства Бармалей так и не совершил, никого не убил, ничего не уничтожил. Какая ж ему польза от злодейства? А может быть, он злодей-неудачник? Нет, среди злодеев неудачников не бывает. И разве настоящий злодей будет носить злодейскую одежду, чтобы все знали за версту, что он плохой, что он разбойник? Нет и еще раз нет! Значит, Бармалей маскируется под нехорошего человека? Зачем? Он, наверное, добр, но рядится в злодея потому, что цель, которую он поставил, добром не достичь. Он стесняется своей доброты, или раньше ему за эту доброту попадало от злодеев, носящих респектабельное платье, белые манишки и галстуки-бабочки, трости и черные котелки. Его, доброго, раньше не понимали, и ему не везло. И он стал маскироваться. Но какая же у него тогда цель? Завладеть сокровищами мира и отдать их детям?! Да-да!! Сколько было бы на свете золотых и бриллиантовых красивых игрушек! А на Северный полюс вот он зачем попадает; он хочет там признаться доктору Айболиту в самом сокровенном. Его мечта — установить на Северном полюсе большую-большую Новогоднюю Елку и чтобы вокруг нее собрались все дети земного шара! Да-да! И пусть простит его доктор Айболит за очень извилистый, сложный и долгий путь к цели, столь простой и очевидной».
