– Девочка… хлеб… помните…
– Многие поступили так же, – пожал плечами Муравей и усомнился в собственных словах. Он с внезапной отчетливостью вспомнил, как рука отказывалась разжиматься, чтобы отдать крошечный сверток с еще более крошечным куском хлеба ребенку. Ребенку, который смотрел на него такими глазами, которыми может смотреть только тот, кто уже перешагнул порог смерти, но сам этого еще не осознал. И Муравей понимал, что бесполезно отдавать ей хлеб, что девочку ничто не спасет, как не спасет десятки и сотни других таких девочек и мальчиков, которых не смогли эвакуировать из города. Но он знал, что рука все же разожмется, нащупает холодную ладошку и положит в нее то, что могло бы поддержать его собственную жизнь, но не сможет спасти жизнь ребенка.
И нет ничего ярче этого воспоминания в его Вечности. Все остальное поблекло, пожухло, стало неважным.
«Осталась одна Таня».
Одна.
Только одна.
Девочка, с детской тщательностью ведущая жуткую летопись смерти.
Кайрос, которым опять так желает завладеть Мельмот. Этот… это… да что это вообще такое?! Бог? Дьявол? Или… или всего лишь болезнь, паразитирующая на человечестве, отнимающая у человека человеческое и дающая взамен – Вечность? Задаром. Кое-что задаром…
– Вы не посмеете, Мельмот, – сказал Муравей. – Вы не посмеете обречь ее на… на…
– Бессмертие? – Глаза Мельмота открылись. – Спасение от смерти?
– Бесконечное круговращение в жухлом мироздании, о котором и вспомнить нечего, – Муравей взял блокнот и спрятал в карман. – Эту вашу фальшивую Вечность, дурную бесконечность, возвращение всего и вся на круги своя.
Он встал, подошел к двери. Обернулся. Мельмот потерялся среди груды напяленных на него одежд. Под ними, казалось, ничего нет. Пустота. Лишь голова торчала, как голова Петрушки, куклы, что надевали на руку.
– Я знаю, что делать, – сказал Муравей и закрыл за собой дверь.
Эпилог
Последнее лето детства
Последние дни лета выдались исключительно теплыми. После проливных августовских дождей особенно приятно выйти на улицу и посидеть на лавочке, разглядывая первые желтые листочки в зеленых шапках деревьев.
– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил в один из таких дней Мишка. Он не уточнил – что это такое «обо всем».
И так понятно. О Николае Николаевиче, который к этому времени съехал с квартиры, и она теперь стояла запертой, никто в ней так и не поселился. О Тане, которая тоже исчезла из магазина, а ее подруги говорили, что она, кажется, вышла замуж и уехала в другой город. И хихикали, толкая друг дружку в бочки. О нашем путешествии в прошлое и будущее. Об автомобиле времени цвета спелого баклажана.
