Страшно тяжело стало мыслить. Усилием воли выуживал из памяти заседания, планы, статьи, документы, события… и вспоминалась еда.
Лось больше не появлялся. Теперь Ленин хотел его увидеть – как-никак живая душа. Даже птица, пока шёл, ни разу не пролетела… А лося можно и застрелить. Мясо. Один патрон есть ещё.
Иногда останавливался, откидывал барабан револьвера, смотрел – на месте ли патрон.
Пришла мысль: «Может, застрелиться? Ведь не дойду, промучаюсь только».
Мысль именно пришла, откуда-то со стороны. Ленин отгонял её, но она назойливо липла, ощущением тяжести кольта в кармане лезла в сознание. Стал думать, как. В висок или рот. Ненадолго даже расхотелось есть.
Ленин потерял счёт дням, тащился на запад, как заведённый, тянул за собой гроб, который решил не бросать из принципа, это означало бы капитуляцию перед лицом неугомонной стихии. Ленин не мог этого допустить. Иногда падал от слабости, но не позволял себе лежать долго.
Время облеклось в тупое, монотонное движение. Лишь две мысли сохраняли ясную форму: запад, то есть берег, и патрон в кольте; одна как бы уравновешивала другую, и в этом полузабытьи голод не так мучил его.
Потеплело. Стали встречаться полыньи.
Однажды ночью Ленин увидел вдалеке россыпь огней. Из последних сил он побрёл туда, боясь, что это иллюзия. До берега оставалось несколько вёрст.
Ленин не заметил полынью слева и шёл по самому краю. Лёд под ногами вдруг хрустнул, качнулся, и Ленина с головой охватил нестерпимый холод. Вскоре его сердце перестало биться, но могучий мозг продолжал жить. И только когда температура тела сравнялась с температурой воды, дух Ленина оказался в заботливых ладонях Диавола, которого мы все чтим.
В воде отражались звёзды, вскакивали пузыри, потом небо закрыли внезапно пришедшие с юга тучи, и полынья ничего не отражала, словно декадентское зеркало. Чёрный гроб стоял рядом. К утру полынью затянуло коркой свежего льда.