Муза | страница 14
— Какие пьесы вы уже написали?
Шекспир, казалось, был удивлен:
— Кто этим интересуется?
— Вы едва ли поверите тому, что я сейчас скажу, — ответил Пэли. — Я прилетел из другого мира, который знает и почитает имя Шекспира. Я верю, что был или что есть актер по имени Уильям Шекспир. А вот, что тот Шекспир писал пьесы, которые ему приписывают, этому я не поверю.
— Так, — сказал Шекспир, явно намереваясь растечься и превратиться в шар из жира, плохо слепленный и имеющий лишь отдаленное сходство с портретом, — допустим, мы оба в это не верим. Впрочем, что касается меня, то я готов поверить чему угодно. Вы можете быть привидением из другого мира, как вы говорите. Право же, вы должны были раствориться, едва прокричал петух.
— Возможно, времени у меня столь же мало, как и у привидения. На какие пьесы вы претендуете, как автор? Что действительно написано вами к настоящему времени?
Пэли говорил на современном английском языке. Хотя фигура перед ним перемещалась и обмякала, стремясь вылиться в другие формы, глаза менялись мало, проницательные умные глаза современного человека.
— Какие пьесы я написал? «Гелиогабал», «Как напугать сводника», «Печальное правление Гарольда Первого и Последнего», «Дьявол в Далвиче»… О, еще много, много других.
— О, прошу вас, — Пэли был расстроен. Это была истина или насмешка? Истина или насмешка именно этого человека, или все это измыслил собственный ум Пэли, который, отчаявшись управлять показаниями чувств, заставлял их приобретать смысл?
Кипа бумаг на столе.
— Покажите мне… — начал он. — Покажите мне что-нибудь, — повторил он уже настойчиво.
— А вы представьте мне ваши полномочия, — сказал Шекспир, — если уж речь зашла о том, чтобы что-то показывать. Впрочем, нет, — он весело надвинулся на Пэли, — я посмотрю сам.
Теперь глаза ярко блестели, но в них посверкивали причудливые зловещие крапинки.
— Смазливый мальчик, — сказал Шекспир. — Не такой хорошенький, правда, как некоторые, особенно, тот, один, но должен признать, вполне, вполне годящийся для того, чтоб с ним немножко порезвиться утречком, прежде чем наступит жара.
— Нет! — пятясь, сказал Пэли, находя в этих словах какую-то странную фривольность. — Нет, нет! Не трогайте меня!
Надвигающаяся фигура сделалась ужасающе безобразной, вся раздулась, глаза переместились на тыльную сторону вытянутых рук. На лице вырос слоновый хобот, извивающийся, живой; несколько присосков на его конце вслепую тянулись к Пэли. Пэли бросил свою сумку, чтоб удобнее было драться. Слова чудовища звучали невнятно, они превратились в какое-то хрюканье и шамканье. Отброшенный в угол рядом со столом, Пэли увидел лист бумаги с множеством помарок и вычеркиваний («Никогда не вычеркивал ни строчки», — вспомнил он то, что говорилось о Шекспире):
