Но я ведь тоже хотел делить с Ходжой его труды! Может быть, по этой причине я все время возвращался мыслями к чуме, к дням нашего пропитанного страхом братства. В Айя-Софии при огромном стечении народа прошел благодарственный намаз по случаю избавления от чумы, но болезнь еще не совсем покинула Стамбул. По утрам, когда Ходжа спешил во дворец, я, движимый любопытством, уходил бродить по улицам, ведя по пути счет покойникам, которых продолжали оплакивать в маленьких бедных мечетях с невысокими минаретами и замшелой черепицей, и ощущал непонятное мне самому желание, чтобы чума не покидала город и нас.
Когда Ходжа принимался хвалиться своей победой и влиянием на султана, которое он теперь приобрел, я твердил ему, что чума все еще здесь и может вспыхнуть с новой силой из-за того, что меры против нее отменили. Ходжа раздраженно перебивал меня и говорил, что я просто завидую его торжеству. Я соглашался с ним: да, он стал главным астрологом, каждое утро толкует сны султана, толпа глупцов больше не мешает султану прислушиваться к нему; мы ждали этого пятнадцать лет, и, конечно, это победа, но почему он говорит о ней так, будто добился всего один? Ходжа словно забыл, что меры против чумы предложил я и что календарь (пусть он и оказался не совсем верным – этого все равно никто не заметил) подготовил тоже я. И еще меня задевало, что он не вспоминает, как вне себя от волнения помчался за мной на остров, а твердит лишь о моем бегстве.
Может быть, как он и полагал, я действительно ему завидовал, но то было чувство отвергнутого брата. Пытаясь втолковать ему это, я напоминал о том, как до чумы мы ночи напролет сидели друг против друга за столом, словно два холостяка, желающих забыть о своем одиночестве; как то его, то меня охватывал страх, который, однако, столь многому нас научил; и даже рассказывал, как с тоской вспоминал эти ночи, когда я один жил на острове. Ходжа слушал с презрительной миной, словно меня у него на глазах уличили в нечистой игре, к которой сам он не имел ни малейшего касательства, и не давал мне никакого повода надеяться на возвращение тех дней братства.
Обходя квартал за кварталом, я видел теперь, что чума, несмотря на отмену всех предосторожностей, потихоньку уходит из города, словно не желая омрачать торжество Ходжи. Иногда я задавался вопросом: почему сейчас, когда рассеивается черная тень страха, я чувствую себя таким одиноким? Порой мне хотелось, чтобы мы говорили не о снах султана и не о великих замыслах, которые Ходжа ему излагал, а о прежних материях: ведь я давно был готов, подавив в себе страх смерти, предстать вместе с Ходжой перед тем жутким зеркалом, которое он снял со стены! Но Ходжа уже долгое время относился ко мне с пренебрежением – или принимал такой вид; впрочем, иногда мне казалось, что ему лень даже прикидываться, и это было еще хуже.
