Однажды он сказал, что нам нужно сесть за стол и что-нибудь написать. Именно сейчас нам нужно писать о том, почему мы – это мы. Но кончилось все тем, что он опять рассуждал лишь о чужих пороках. Впервые он показал мне написанное с гордостью. Уж не надеется ли он устыдить меня своими записками, подумал я и не сдержался – заявил Ходже, что он уравнял себя с глупцами и умрет раньше меня.
Тут я решил, что нащупал его слабое место. Я напомнил ему о десяти годах труда, о времени, которое он потратил на разработку теории мироздания; о том, как он, рискуя испортить зрение, часами вглядывался в ночное небо; о днях, которые он проводил, не отрываясь от книг. Чувствуя, что на сей раз мне удастся задеть его за живое, я сказал, что это будет очень глупо – взять и умереть понапрасну, когда можно спастись от чумы и выжить. Мои речи заставили его засомневаться. Прочитав написанное им, я почувствовал, что в нем против его воли вновь растет потерянное было уважение ко мне.
В те дни, желая забыть о своих несчастьях и обо всем на свете, я записывал счастливые сны, которые видел не только по ночам, но и днем, когда мне случалось вздремнуть. Эти сны, в которых смысл и действие были единым целым, я, проснувшись, старательно переносил на бумагу, страница за страницей, излагая их поэтическим языком. В лесу за нашим домом, среди деревьев, живут люди, владеющие тайнами, которые нам многие годы отчаянно хотелось узнать, и, если набраться храбрости и войти в лесной сумрак, с ними можно подружиться; наши тени не исчезают с заходом солнца, и мы, предаваясь сладкому сну в своих чистых и прохладных постелях, изучаем все, что нам нужно узнать и пережить, и это ничуть нас не утомляет; человечки, которых я рисую во сне, не только превращаются в красивых, отлично изображенных людей, но и, сойдя с бумаги, начинают жить среди нас; мы с отцом и матерью мастерим в саду металлические механизмы, которые будут работать вместо нас…
Нельзя сказать, будто Ходжа не догадывался, что эти сны – дьявольская ловушка, которая увлечет его во тьму бессмертного знания, и все же, сознавая, что с каждым разом теряет частичку уверенности в себе, он спрашивал меня, чтó означают мои сновидения и в самом ли деле я их вижу. Так что проделанное нами годы спустя с султаном впервые я проделал с Ходжой. Из этих видений я вывел наше будущее: понятно, что если человек заразился, например, той же чумой, то он заболеет; и также очевидно, что нельзя избыть зароненное в тебя знание; можно с уверенностью утверждать, что Ходжа заразился этой болезнью, и все же любопытно, какие он видит сны. Ходжа слушал меня, не скрывая усмешки, но, поскольку он уже переступил через свою гордость, задавая мне вопросы, ему не с руки было со мной спорить. К тому же я замечал, что мои слова вызывают у него интерес. Наблюдая, как тает спокойствие, которое Ходжа напустил на себя с началом чумы, я сознавал, что мой страх перед смертью не уменьшился, но, по крайней мере, теперь я не был в нем одинок. Конечно, я расплачивался за это мучениями по вечерам, но уже уверился, что веду свою борьбу не напрасно. Когда Ходжа протягивал ко мне руки, я говорил ему, что он умрет раньше меня, напоминал о невежестве тех, кто не боится чумы, о его незавершенных трудах и о моих счастливых видениях, про которые он читал в тот день.
