Казалось, деревья наклонились и их переплетённые ветви сомкнулись плотнее, живая клетка, не позволяющая вырваться из-под высокого полога даже самым крохотным птицам.
Возможно, это была очень плохая идея. Возможно, Люсьен переоценил мои способности. Или, возможно, он ждал шанса отправить меня на погибель.
Мышцы напряглись от неподвижной позы на ветке, но я удерживала баланс и слушала. И я услышала: шепот, как если бы ткань тянули по камням и корням; голодное, свистящее дыхание, доносящиеся с соседней поляны.
Я аккуратно устанавливала силки, придав курице вид, как если бы она сама забрела слишком далеко и сломала себе шею, пока пыталась выбраться из-под привалившей её ветки. Я позаботилась, чтобы птица как можно меньше пахла мной. Но у этих фэйри такое острое чутьё, и даже если я скрыла все свои следы…
Щелчок, свист рассекаемого воздуха и опустошённый, свирепый крик, от которого мои кости и мышцы замерли, а дыхание перехватило.
Ещё один разъярённый крик пронзил лес, пока мои силки со скрипом затягивались, затягивались и затягивались.
Я спрыгнула с дерева и отправилась на встречу с Суриэлем.
***
Подкрадываясь к фэйри в берёзовой роще, я убедилась — Люсьен на самом деле, по-настоящему желал мне смерти.
Я не знала, чего ожидать, когда вступала в кольцо белых деревьев — высоких и ровных точно столбы — но замотанная в тёмные и рваные одежды фигура не была ни высокой, ни стройной. Передо мной была его сутулая спина, и я могла пересчитать жёсткие бугорки позвонков, выпирающие сквозь тонкую ткань. Хилые, покрытые струпьями серые руки вцепились в петлю пожелтевшими, потрескавшимися ногтями.
«Бежать» — прошептала какая-то первобытная, истинно человеческая часть меня. Умоляла. Бежать, бежать, бежать и никогда не оглядываться назад.
Но я не опустила легко натянутый лук.
— Ты один из Суриэлей? — спросила я тихо.
Фэйри застыл. Принюхался. Один раз. Второй.
Затем он медленно обернулся ко мне, призрачный ветер сбросил тёмную ткань с его лысой головы.
Его лицо выглядело так, словно оно вытесано из высохших, потрёпанных костей, словно его кожа отвергнута и забыта; безгубый рот и слишком длинные зубы, выпирающие из почерневших дёсен; рваные щели вместо ноздрей, а глаза… глаза не что иное, как два колодца, клубившихся молочно-белыми туманами — белизной смерти, белизной болезни, белизной мёртвой плоти.
Выглядывающее из рваной горловины тело выглядело сплошь костьми и венами, таким же иссушенным, твёрдым и ужасающим, как и его лицо. Он оставил в покое силки, и, изучая меня, он щёлкал не в меру длинными пальцами.
