На этот момент Красная Армия обладала инициативой и вполне была в состоянии первой перейти в наступление, чего, кстати, немцы не без основания опасались. Однако Ставка выбрала иной путь: преднамеренная оборона с последующим переходом в контрнаступление. Следует отметить, что принятие этого решения требовало от советского Верховного командования определенного мужества, большой веры в собственные силы и стойкость Красной Армии. В период, предшествующий Курской битве, как правило, наша полевая оборона не выдерживала сильных танковых ударов при поддержке авиации. В лучшем случае неприятеля удавалось остановить не в тактической полосе, а в глубине обороны, наспех формируя новые армии и даже фронты, как происходило, к примеру, летом 1942 г. на сталинградском направлении. При этом наши войска несли значительные потери, а враг захватывал большие территории. Повторения подобного Ставка допустить не могла. Курский выступ удерживали два фронта, имевшие в своем составе более одного миллиона человек. Разгром столь мощной группировки был равносилен катастрофе. Поэтому Верховный поставил перед Генеральным штабом и командованием фронтов задачу: ни в коем случае не допустить глубокого вклинения танковых группировок немцев в оборону Центрального и Воронежского фронтов, а остановить в тактической полосе и обескровить их ударные соединения — танковые и моторизованные дивизии.
В беседе с генералом П. А. Ротмистровым осенью 1943 г. И. В. Сталин так изложил те причины, по которым он согласился принять решение о переходе к преднамеренной обороне, заведомо зная, что РККА по численности и количеству основных типов вооружения превосходит противника:
«Наша пехота с артиллерией очень сильна в обороне и нанесет большое поражение наступательным силам гитлеровцев. В маневренном же бою после прорыва обороны противника пехота не так сильна. Наши танковые войска… доказали, особенно в битве под Сталинградом, что они вполне способны успешно вести бой с сильнейшими танковыми группировками противника в маневренных условиях. Однако в той ситуации, когда фашисты имели почти такое же количество танков, как и Красная Армия, но обладали численным превосходством в тяжелых танках, риск был необоснованным. Вот почему и было принято такое решение, и оно себя полностью оправдало»{53}. [63]
Первый серьезный документ, подтверждавший расчеты нашего командования и излагавший план летнего наступления немцев, руководство РККА и страны получило 7 мая. В этот день в Государственный Комитет Обороны (ГКО) НКГБ СССР за № 136/М было направлено сообщение лондонской резидентуры, в котором приводился текст перехваченной английской разведкой телеграммы от 25 апреля 1943 г. генерал–фельдмаршала Вейхса в адрес оперативного отдела штаба Верховного командования. Этот документ передал известному впоследствии советскому разведчику Киму Филби один из членов «кембриджской пятерки» Джон Кенкрос, работавший в дешифровальной службе Блечли–парк. В телеграмме достаточно подробно излагались план «Цитадель» и оценка состояния советских войск на этот момент. Через двадцать дней в Генштаб поступило спецсообщение 1‑го Управления НКГБ СССР, в нем указывались направления ударов германских войск на линии Курск — Белгород — Малоархангельск{54}.
