Зимние рассветы Рива с Бонни встречали на вершине любимого пустыря — небольшом холмике, с которого можно было наблюдать, как солнце появляется из–за Иудейских гор.
Долгие годы Моня и Рива испытывали друг к другу смесь восхищения и возмущения, и неизвестно, какого корня в этой смеси было больше — «мущ» или «хищ». В пятикомнатной квартире сталинского ампира их свела житейская беспомощность овдовевшего Мони и жилищно–обменная хватка Ривы. Сырьем для роскошнных апартаментов послужили двухкомнатная Ривы, двухкомнатная Мони плюс прикупленная Ривой для ровного счета деревянная развалюха без удобств у чёрта на куличках.
Когда обмен свершился, оба испугались. Моня — ее женского обаяния, хозяйственности и скорости принятия решений. Рива — его смелых высказываний в очередях, святых книг и вражеских голосов. В новых хоромах Риву пугала лепнина — ей казалось, что в завитках знамен и снопах пшеницы гнездятся подслушивающие «жучки», передающие куда надо все, что говорят Моня и его свистящее глушилками радио. Она подарила Моне на день рождения наушники, но тот со словами «Правду не заткнешь!» воткнул их в кухонную радиоточку, и отнюдь не в созданное для наушников гнездо. Лева исправил плоды отцовского гнева с помощью плоскогубцев, но пришлось повозиться.
Святые еврейские книги Рива прятала за Большую Советскую Энциклопедию. Моня вынимал их, целовал и ставил в первый ряд. Наконец, Моня привез книжный шкаф к себе в комнату, и свистопляска у стеллажа в гостиной прекратилась.
Много позже, за разгадыванием кроссворда Рива заметила, что шрифт в статье «Атеизм» изрядно побледнел, и вострепетала уже иного, вышнего, гнева. Она, естественно, решила, что богохульство стерлось благодаря соседству с Пятикнижием. И думала так до тех пор, пока не застукала Моню ночью все с тем же томом энциклопедии и жесткой розовой стирательной резинкой из Мишкиного пенала.
Никто из домашних не понял этого, но все их многолетние ссоры и каверзы были не более чем затянувшимся флиртом. И теперь их укрепленные общим внуком отношения вступили в новую стадию.
Мама и папа нашли себе квартиру в Рамат — Гане, недалеко от той больницы, в которой собирался работать Лев Моисеевич после получения лицензии на практику. Вот фрагменты бережно сохраненной Евгенией Марковной переписки того периода, осуществленной посредством примагничивания на холодильник записочек.
Левочка!
Сегодня у меня подъезд 26‑го дома, а в синагоге просили вымыть веранду. Отнеси, пожалуйста, мои костюмы в химчистку (чем–то они провонялись, пока плыли из Херсона в Хайфу). Адрес химчистки я наклеила на тюк. Крылышки в коробке в холодильнике. Нарежь себе салат (овощи мытые).
