В преступной связи с Авербахом был обвинен и князь–коммунист Дмитрий Святополк — Мирский. Его судьба тоже плачевна. Князь, «последний Рюрикович», воевал в Белой армии, после ее разгрома эмигрировал. Преподавал в Лондонском университете, стал известным критиком, авторитетным историком русской литературы. Потом с ним произошла метаморфоза: сделался коммунистом и, с помощью Горького, вернулся в Советский Союз. Здесь прослыл партийным ортодоксом, участвовал в постыдном сборнике о Беломорско — Балтийском канале, писал хвалебно о чекистах. Это не помогло — все равно посадили за решетку. Оказалось, князь–коммунист завербован «авербаховцами» для контрреволюционной троцкистской работы в советской литературе.
Умер он на Колыме, в лагере «Инвалидный», 6 июня 1939‑го. В акте о погребении значится, что «заключенный Мирский Дмитрий Петрович, личное дело № 136848, зарыт на глубине 1,5 метра головой на запад».
Вот и все, и кончилась жизнь человеческая. Рассказывают, что там, на Колыме, «последний Рюрикович» по памяти, не пользуясь никакими источниками, написал историю русской поэзии «От Пушкина до Блока» и передал лагерному врачу. Рукопись пропала.
В тюремных коридорах и следовательских кабинетах сменяли друг друга и иногда узнавали по голосу и душераздирающим крикам вчерашние политические и творческие враги, ныне уравненные в бесправном унижении, превращенные в полулюдей. Литература — свалка проходимцев, которых не жалко столкнуть в кровавую пропасть, — такую картину навязывали обществу Кремль и Лубянка устами самих же литераторов.
Авербах вводит термин «интеллигентские писатели», с отрицательной окраской, как будто бы могут быть писатели — не интеллигенты. Но больше перемалывает литературные дрязги, выдавая за творческое рвение — борьбу за место у кормушки и за славу — близость к вождям. И вдруг снова, без перехода, впадает в лирические отступления, психологический обморок, выписывая фразы, длиной не уступающие Толстому и Достоевскому:
«Я понял, что самовлюбленность, вождизм, неприязнь к самокритике, неврастеничная неустойчивость, легкомыслие, пустое острословие — эти мои качества — есть черты определенного и отнюдь не пролетарского социального типа. За 18 лет пребывания в партии из меня мог выработаться настоящий большевик, а я, не прошедший вначале пролетарской школы, все время работая наверху, долгое время сам себя переоценивал, привык и в области политической работы, и дисциплины тоже жить в атмосфере вседозволенности».
