— Ты мотай отсюда, не смущай народ, — ругалась женщина. — Или работать иди. Хоть и с одним глазом, а руки на месте, алкаш несчастный! Твои песни нам уже вот где сидят! — и она провела ладонью по горлу.
Не ответив ни словом, нахально скривившись, мужичок тут же загорланил дребезжащим, как пила, голосом под рявканье гармошки:
— Вот умру йя, умру йя…. похоронют меня-я…
И никто да не узна–айет–т игде могилка моя-я…
— А тебе кого? — обратилась к Миньке сердитая женщина. И вдруг радостно заулыбалась металлическими зубами. — Про тебя, что ли, Серега Ёжкин звонил? Не выдадим. Шофера и нам нужны. Я директор совхоза Галина Ивановна. Пошли! — Она цепко ухватила Миню за локоть, как учительница школьника, и повела по улице Сакко и Ванцетти — дощечки с надписями черной краской висели справа и слева. Правда, кое–где повыше мелом было начертано: Воскресенская. — У тебя что, и пиджака нету? Пропил? Вроде не алкаш.
Пиджак остался на сеновале у старика, а новый Миня не успел купить. Миня молча кивал, его колотил озноб.
— Э, паря, тебе надо в баню. У кого же сегодня баня? — задумчиво осклабилась женщина. — У химички–чумички.
И они свернули в переулок, мимо церкви.
— Только ты не бойся ее, у ней вид суровый, а баба добрая.
Вот так распорядился случай: Лавриков с местной начальницей вошли в большой двор с крытой дальней половиной, тут и березовые поленницы стояли на месте, и свой колодец с воротом красовался, и клеть, и хлев, все тут было, да не слышалось только мычания коровьего или курьего копошения. Но со стороны огорода доносился теплый дух топящейся бани. В самой избе горел свет во всех пяти окнах.
— Ангелина Николаевна! — позвала трубным голосом директор. — К тебе!
Из сеней вышла рослая, худая женщина в очках, в вязаном жилете до колен, вопросительно глянула на пришедших.
— Вот, командирую к тебе. Будет шоферить.
— Пьет? — спросила хозяйка дома.
— Не пахнет.
— Будет пить — тут же метлой. В комнате дочери поселю.
Директриса объяснила ей, что «хлопцу» надо в баню, тут же Мине выдали новую мочалку с еще не оторванной бумажкой, полотенце и показали мимо деревянной уборной с вырезанным сердечком в дверке в сторону огорода, где из сумерек выглядывали, чуть освещенные электрическим светом избы, подсолнухи.
В предбаннике и в бане также горели лампочки, лавка и ступени полка были горячи и сухи. Опять баня?! И пусть, пусть! Соскребай с себя срам и грязь! Миня торопливо простирнул штаны, трусы, майку (рубашка еще сойдет), повесил на вешала. Стеснительно оглядываясь на окошко, помылся, окатился с головой, и только хотел надеть подсохшие одежды, как из–за двери ему протянули комок чистой и сухой одежды в газете:
