Мики замолчал, задумался.
Ах, как хотелось Зародышу, чтобы Мики никогда не произносил этих слов! Порой он начинал метаться, как осужденный, которому неизвестен день казни. Чуть раньше, чуть позже — но весь этот ужас неизбежно должен был навалиться на него. Весь этот звон и крик ему предстояло услышать. Его не могли увести к хозяйке, как маленького Мики. Но хотя бы не знать заранее!
— Ну а потом что было? — вежливо спросила Дора.
— Потом мама начала собираться в дорогу. Она без конца повторяла: «Я приеду туда и там все выясню!» Хозяйка и гувернантка пытались ее отговорить. По–моему, она сошла с ума от горя. Она набила чемодан отцовскими вещами, а для меня не взяла ни пальто, ни теплой обуви. Мы очень долго сюда добирались. И в конце октября я ходил в бархатной курточке и белых туфельках.
— А где вы жили?
— У какой–то старухи. Такая странная была… Дом я нашел, но ее там уже нет. Умерла, наверно. Не знаю, кто она — родственница, квартирная хозяйка… Она продавала на рынке наши вещи и готовила еду. Так ужасно было, беспорядочно… Какие–то люди бегали, стреляли… Маму отвезли в роддом, и я носил туда передачи. В Италии, — улыбнулся Мики, — меня и за порог не выпускали без гувернантки. Пока мы добрались сюда, я стал совсем другим. Ничего уже не боялся. Раз прихожу в больницу. Ты уже дня три как родилась. И мне говорят, что мама заболела тифом, и ее увезли в инфекционное отделение. Знаешь, я тогда по–русски так себе говорил… и ведь добрался! Там мне сказали, что мама без сознания и передача не нужна… Ну, а на обратном пути, — он будто испытывал удовольствие, подходя к счастливому концу, — меня случайно вытолкнули из трамвая, и я сломал позвоночник. Это даже к лучшему вышло. Куда бы я делся… Война, власть несколько раз менялась… Эти белые туфельки, истоптанные, они уже малы на меня стали… А мама прожила еще два дня.
— Она меня видела? — спросила Дора.
— Наверное, — сказал он. — Сразу после родов. Она тебя так любила!
Он снова полистал свою записную книжку и вытащил оттуда закладку — шелковую нитку с жемчужной бусинкой.
— Это от маминого ожерелья.
Мики раздумчиво посмотрел на нитку, растянутую между двумя пальцами, и, улыбнувшись, положил на место.
— А фотографию оставь себе. Я все помню, а ты… Как только у меня появятся деньги, я закажу для себя копию.
Несколько раз фальшиво протрубил горн.
— Это на обед, — сказала Дора.
Он встал со скамейки и показался Доре по–новому страшным. Почти нормального роста, он будто весь состоял из двух длинных ног в белых наглаженных брюках. Дора старалась не смотреть ему вслед и все же краешком глаза видела, как он широко шагает по дорожке, как мелькает исчезающим светлым пятном за густой зеленой дымкой деревьев.
