— Где теперь Тоня?
— Здесь, вероятно.
— Вы не знаете, кто в прошлую пятницу был в читальне и вырезал иллюстрацию из номера «Известий» — «Московские студенты на Ленинских горах»? Кому понадобился портрет?
— Не знаю.
— Где фон Кнорре?
— Не знаю.
— Где голубь?
— Тут. У ручья. В бане.
— Правильно.
— Вы все знаете.
— Этот комплимент вам не удался, — усмехнулся Лухманов. — Ладно. А почему немецкому командованию так не терпится заполучить эти чертежи?
— Они должны быть во вторник.
— Во вторник там?
— Да. Кнорре сказал так: «Если ко вторнику мы не выкрадем чертежи, будет очень плохо. Тогда уже они вообще ни к чему». Почему — я не могу объяснить. Вторник сегодня. Сегодня еще ждут голубя. А завтра…
— Завтра, — проговорил Лухманов, — выйдет приказ изменить схему обороны шоссе Валга — Рига, так как ваше командование решит, что чертежи достались нам. Ну-с, пока хватит разговоров. Сейчас вы ведете себя лучше. Вы открываете половину правды. Надеюсь, что доля правды в дальнейшем будет возрастать.
Он вышел и велел мне отвести шпионку к начальнику отдела.
В машине она выкинула штуку. Она начала с того, что заявила:
— Вы Заботкин. Правда?
— Откуда вы знаете?
— Я видела вашу фотографию. У Тони. Я теперь вспомнила.
Я молчал.
— Бедная Тоня, — вздохнула шпионка.
Я молчал.
— Бедная Тоня, — повторила она.
Я посмотрел на нее, отвернулся и вытер рукавом ветровое стекло.
— Вы не знаете, что с ней будет, когда поймают?
— Не знаю, — сказал я. — Не знаю.
— Ее расстреляют, — проговорила лазутчица и вдруг схватила меня за рукав.
— Прочь руки! — сказал я.
— Вы понимаете, ее расстреляют. Такой порядок. Если ты меня не отпустишь, там сообразят, что я попалась. На этот случай у меня есть к тебе пара слов, Миша. Так, кажется? Послушай.
— Я вам не Миша.
— Хорошо. Если ты меня не выпустишь, твоя Тоня получит пулю. Вот и все.
Я замахнулся на нее, но удержался и опять начал тереть стекло машины рукавом.
— Рук пачкать не хочу, — сказал я со злостью. — Тварь!
Я сдал ее на руки часовым, доложил начальнику и двинулся в обратный путь.
Тем временем Лухманов пересек сад, спустился задворками к ручью и открыл подгнившую от сырости дверь ветхой, заброшенной бани.
Над кирпичной воронкой, оставшейся на месте выломанного котла, висела клетка. Голубь, заслышав человеческие шаги, захлопал крыльями и просунул между прутьями клетки острый клюв.
Лухманов порылся в карманах, насыпал птице кукурузы. Он стоял и смотрел, как клюет голубь, — смотрел, улыбаясь, разминая одеревеневшие мышцы. Извлек голубя, привязал к ножке крохотный пакет, погладил лоснящиеся крылья.
