— А кто позовёт? Куда? Чего не трогать?
Хут ничего не ответил и лишь широко раскрыл рот, в который тут же перекочевала по воздуху яичница.
— Так кто позовёт? Я ничего не поняла, — развела руками Ганна.
— Не трогай того, чего тебе не нужно, и не суй нос, куда не просят. Да и в гостях меру знай — погостишь и домой. Хотя. Делай как знаешь. Вас, баб, учить — только зря время тратить! — хут проглотил яичницу, вытер рукой рот и, довольно крякнув, неожиданно исчез, словно растворился в воздухе.
Наутро, едва успело взойти солнце, приехал на тарантасе эконом Старжевского и тут же потребовал, чтобы Г анна собиралась и ехала с ним в имение к пану.
— Зачем же такая спешка — мы только вчера у него были? — удивился Василь, испугавшись, что Старжевский передумал или же решил изменить условия выкупа.
— То не вашего, холопьего, ума дело! — поначалу возразил эконом, но потом, вспомнив, что у Блинов водятся деньги и не сегодня–завтра Старжевский отпустит их за выкуп на волю, смягчился: — Чего всполошились — какой–то пан из–под самого Могилёва к Старжевскому приехал. Дескать, говорит, хочу к себе забрать на пару недель Ганну Блиниху — моей жене рожать скоро, а лучшей бабы не найти, — и, взглянув на удивлённую Блиниху, добавил: — Ну, чего глазами хлопаешь — быстрее собирайся! Пан богатый — не обидит! Так и сказал Старжевскому.
Наскоро собравшись, Ганна поцеловала детей, отвела в сторону Василя и напомнила про яичницу и хута, перекрестилась и уже из тарантаса с довольным видом крикнула вышедшему её провожать Василю:
— Говорила же — у кого я только не была бабой?! У самого только чёрта не была! Под самым Могилёвом про меня слыхали — вон откуда паны за мной едут!
— Опять ты чёрта поминаешь! Мало тебе вчерашнего — не мели языком почём зря, глупая баба! — в сердцах крикнул ей Василь.
Но Ганна толком ничего не расслышала — эконом хлестнул пару лошадей, и тарантас покатил в имение.
Пан Перчшинский, как его представил Старжевский, и в самом деле оказался очень богатым. В Могилёв ехали в самом настоящем, украшенном золотом, просторном экипаже, который везла шестёрка породистых вороных лошадей, запряжённых в серебряную сбрую. На козлах сидел самый настоящий кучер в ливрее, а по бокам экипажа скакали по три вооружённых ружьями гайдука с каждой стороны дороги. В самом экипаже, который напоминал Ганне скорее комнату, сидел Перчшинский, его старший сын и, напротив панов, у передней стенки спиной к кучеру — сама Ганна.
