Такие письма, как школьные сочинения, не нуждались в ответе. Мне казалось, что они не имеют ко мне отношения, и, привыкнув, что она не отвечает на вопросы, я не спросила, как сложилась жизнь тех девчушек, которым не надо было кавалеров в такие–то годы, когда женихов не хватало! — моя баба Тася воспитывала дочерей по–другому… Да если б я и спросила, если б она и ответила, о себе она бы почти ничего не сказала. Ее совсем не интересовала какая–то Елена Николаевна.
И вот однажды в первое же теплое мартовское воскресенье я отправилась с маленьким десятимесячным Сережкой в наш заповедный лес — по насту. Сережка — Серенький — Ижься это мой племянник, который жил у нас с мамой одну зиму (мама первые два года жила со мной, не отпустила меня одну, зная, что я быстренько сгину в деревне с голоду и с холоду — так бы и было!). А Сережу моя сестра–геолог, помаявшись в полевых условиях где–то в Карелии, привезла к маме на зиму.
Мои ученики быстренько сладили для него подарки: санки–розвальни (как у «Боярыни Морозовой») и коляску на деревянных колесиках катать по полу. В санках я всю зиму возила его в перерывах между сменами по деревенской улице взад–вперед. Он, только заслышав скрип полозьев, мгновенно засыпал, так что, собственно, ни разу не видел ни снега, ни солнца, ни неба. А тут я его понесла на руках, замотанного, конечно, теплым платком поверх пальтишка, и он впервые увидел все великолепие белейшего снега, синейшего неба, зеленой хвои, почувствовал всю сладость чистейшего с легким морозцем мартовского дня. Вошли мы по насту в устье оврага, а потом — глубже. Деревья, растущие по бровкам оврага, почти сомкнулись над головой. И вдруг открылась полянка, а на южном солнечном ее склоне — великое чудо! Я иначе не могу это назвать, ибо эта была в полном цвету! в начале марта! еще без единой проталинки на глубоком снегу! вся в золотых, толстых пушистых сережках молоденькая ольха! Ой, это было, как в храме: противоположный, теневой берег оврага — густо–синий, цвета и блеска глубокой эмали. Берег, на котором ольха, нежился в мартовском солнце, сиял, как алтарь: тут были чудесные переливы золотисто–розового в голубой и нежно–сиреневый, но господствовала первозданной чистоты белизна в упор освещенного мартовским солнцем снега. Сережки на этом фоне смотрелись как золотистые трепещущие огоньком свечи и пели хвалу богу, жизни, нам с Сережкой за то, что пришли–подгадали к их расцвету.
