— Сядь ровно! Руки!! Держать ритм!!! Какой палец?! Аппликатура!
Я не выдержала.
— Лариса Семеновна, я просто рассказывала маме. Просто рассказывала. Не жаловалась.
— Ничего, я тоже кое–что рассказала. Ципоре Израилевне. Не пожаловалась.
Стало совсем нехорошо… На первом же сольфеджио меня посадили в конец класса, отделив пустыми партами от остальных. Я получила двойку за диктант. Несколько двоек. Несколько уроков подряд.
— Барецкая, что это с тобой? Где же твои пятерки?
Это было невыносимо. Два раза в неделю истязания на фортепиано и еще два раза муки с сольфеджио. Я не выдержала, осталась после урока, разревелась до хлюпающего носа, призналась, что списывала, что не знаю, как теперь быть, поклялась, что не собираюсь поступать в музучилище. Чем–то я тронула Ципорино сердце, может, тем, что призналась без пыток? Мы торжественно помирились. Я упросила родителей найти репетитора и дополнительно, два раза в неделю, стала ездить на другой конец города, чтоб упражняться в диктантах. На выпускном экзаменационном диктанте села вперед, что–то услышала, что–то подглядела и написала без ошибок — Ципора кружила рядом, как коршун. Когда объявили мою четверку, вся группа хором возмутилась:
— У нее же все правильно!
— Нет, я видела, что она не слышит хроматизм! Признайся, Барецкая, ты в последний момент диез поставила?
Несправедливая и бессердечная Ципора Израилевна!.. В прощальный вечер мы дарили педагогам цветы.
— Красные розы… Неужели ты меня так любишь? — заглядывала в глаза Лариса Семеновна.
— Да–да, — я в последний раз кривила перед ней душой.
— Спасибо, Барецкая, — Ципора Израилевна за все эти годы так и не выяснила, как меня зовут. — Я поставила в свидетельство четыре. Ты правда не пойдешь в музучилище?
— Конечно, нет! Ципора Израилевна! Я поступила в физ. — мат. школу!!!
Я влюблялась только в пионерском лагере: несчастливо в десять лет и абсолютно несчастливо в двенадцать. Загорелый блондин из старшего отряда — он любил Галку Кутафину из английской школы, Кутафину, которую любили все. Что обидно — она была в нашем отряде. Он ревновал ее, а с моей помощью выяснял отношения: при луне, под перестук поезда на другом берегу. Мы стояли с ним вдвоем у столовой, на траву падал свет из столовских окон, там были сдвинуты столы, играла музыка, там приглашали Кутафину… Я плакала ночью в дырявую наволочку, а потом целых три года заклинала себя его именем не стонать у зубного и не дрожать на академических концертах — я мечтала о нем всякий раз по дороге в музыкалку. Три года мечтала и тосковала, но узнав, что его взяли в армию, поняла, что скоро встречу свою судьбу.
