Была ли я влюблена? Да, наверное, проще всего назвать это так. Что бы занятное ни попадалось, я представляла, как расскажу это Чмутову. Я разведывала, будет ли он на презентации, замечала его издалека и старалась произвести впечатление. Очные ставки порой разочаровывали. Мне не нравилось, что он не выбрит и плохо подстрижен, мне хотелось, чтоб он застегнул верхнюю пуговицу и спрятал нижнюю рубашку. Как всякой женщине, мне хотелось навести лоск на свой объект, и, как всякая женщина, я понимала, что это возможно лишь при близких отношениях. Он не всегда обращал на меня внимание, но если обращал, то серьезно и пристально. «Иринушка, тебе очень идет. К глазам твоим идет», — говорил он про что–нибудь серое или синее, и я прощала ему мятые щеки.
Вскоре он передал нам через Зою свою книгу. С каким предубеждением я накинулась на нее… Чмутов был первым моим знакомым писателем — писателем, который издавал книги и просил у других на это деньги. Мне было интересно узнать, почему человек пишет и хочет издаваться. Родионов не в счет, почудил и вернулся, что–то писал, что–то сжигал… «Посмотрим, посмотрим, что он тут понаписал», — примерно с таким чувством я открыла книжку Чмутова. Прочла рассказ, и другой, и третий, но осталась с вопросом: «Что художник хотел сказать?»
По телефону я его и похваливала, и пощипывала, решив, что с писателем надо обращаться, как с ухажером. Я понемножку распускала свои перья. У меня была маленькая коллекция словесных диковин, и я чувствовала радость собирателя–дилетанта, наконец–то встретившего настоящего знатока. Поняв однажды, что не хочу ехать в Италию, не зная языка, — намечалась наша первая турпоездка — я нашла в консерватории репетитора и, испугав бедную девушку, за три недели, как пылесос, всосала в себя семестровый курс. Потом были французский, немецкий, испанский — я заглатывала основы, радовалась маленьким находкам: «цуг» по–немецки — поезд, «сувенир» по–французски — память, флейта пикколо — просто маленькая флейта. Итальянцам льстило, что синьора учила язык «пара куэсто вьяджо», испанцы цокали «муй интелехентэ!», во Франции мой французский воспринимали как дань вежливости: «Madam, do you speak English?» Вернувшись, я еще некоторое время жила в этом облаке, покупала кассеты, пособия, но работа, дети, хозяйство… Но российские магазины!
— Женщина! Вы далеко отправились?
— Я в примерочную, я же спросила…
И выветривались, высыхали языки, в которых я была фрау, сеньорой, мадам или мэм. Я с трудом могла вспомнить простейшую фразу…
