Знала бы она, как давно я знаком с этим червем. Как мальчишечкой нетерпеливо ждал, когда же большую банку с пиявками принесут из аптеки. Как подолгу простаивал возле деда, бритый череп которого за ушами увешивался черными лаковыми подвесками. Я наклонялся, вглядывался. Каждая подвеска редко пульсировала. Вблизи они уже не казались черными, отливали зеленовато–карим. Я различал черные полоски на спинке, оранжево–желтые вкрапления. Когда отпавшая пиявка переворачивалась, то показывала светлое брюшко. Текли плоские, извилистые в морщинах дедовой шеи, ручейки крови, исчезая в ватной колбаске, подложенной фельдшерицей. Пиявки спасают дедушку, говорила она. Ощущения у меня были равные заглядыванию глубоко вниз с высокой крыши. Пиявки завораживали, особенно когда, приникнув к трехлитровой банке, я следил за их гибкими тельцами. Они неправдоподобно растягивались, становясь длинными, тонкими, чтобы потом резко собраться в мускулистый комок. Билось детское сердечко. Хотелось нестерпимо, в конце концов, взять их в руку, приставить к себе, чтобы понять, что испытывает дед. Была жуть, но страха не было. Я просил, чтобы отпавших, толстых, отдавали мне. Но их уносили в уборную и спускали в унитаз, к моему горю.
Я входил в цеха биофабрики в Удельной, волнуясь немного, все–таки давно не виделись. Все–таки какие–то чувства были. И остались.
Здесь я хотел бы объясниться. Когда на излете двадцатого века выяснилось, что пиявкой можно успешно лечить десятки самых разных болезней, когда пошли толки о неслыханных ее возможностях, о том, что она поднимает полумертвых, стало понятно: человек в очередной раз нащупал панацею и трепещет. Стало хорошим тоном писать о пиявке с придыханием, умилением, с восторгом. Притворно вскрикивая и зажмуриваясь, якобы от испуга, эдакий вампир стозубый, экий жадюга, хищник. Восхищаясь, вместе с тем и подпуская трансцендентности в смысле дьявольской загадочности пиявки, превознося ее. И журналисты в этом немало преуспели.
Что до загадочности, то полагаю, жизнь вообще загадочна, и в том ее привлекательность. На пиявку же легла, похоже, чрезмерная нагрузка надежд. Я боюсь этой нагрузки. Лечение человека — штука кропотливая, требующая терпения от врача огромного, и включающее в себя много всякого. Медицинская пиявка — лишь часть лечения, пусть способная прервать цепь патологических событий. Это врачебный помощник, по–своему квалифицированный, тонко чувствующий, самостоятельно выбирающий вектор движения. Хотя систему координат ему надо задать. Весомая часть, замечательная часть. Возможности у пиявки большие, но они не безграничны. Не надо восторгаться пиявкой, не надо заигрывания, не надо ничего чрезмерного. Достаточно уважения и доброжелательности. Отнеситесь к пиявке с уважением.
