— Поехали, — сказал Хапайнен и достал из правого кармана тулупа блестящие браслеты–наручники, подбросил их на ладони и спрятал обратно в карман, буркнув как будто сам себе: — Думаю, эта игрушка лишняя.
И этим жестом он сразу склонил Колотая на свою сторону, сделал его своим союзником. Они сели в возок на заднее сиденье рядом: хозяин Хапайнен справа, как и надлежит тому, у кого кнут и вожжи, батрак Колотай — слева, переднее сиденье осталось пустым, укутали ноги старым шерстяным одеялом — и Хапайнен тронул вожжами коня.
Дорога была хорошо укатанная, коник бежал трусцой, возок легонько покачивался на неглубоких зимой выбоинах, ездоки прикасались друг к другу локтями и молчали. Хозяин следил за дорогой, хотя она, видимо, была ему хорошо знакома, а Колотай любовался лесными пейзажами, которые постоянно сменялись перед глазами и просто завораживали своей красотой: деревья, преимущественно ели и сосны, стояли заснеженные, как стоги ваты, то приближались к дороге, создавая узкий, как траншея, тоннель, то отступали, давая простор глазам. Солнца не было видно, оно скрывалось за какой–то морозной поволокой, и сложно было определить, какое сейчас время суток — утро или вечер. Вскоре убаюканному Колотаю стало казаться, что это они с отцом едут по лесной дороге в родной Слуцк, чтобы купить ему какую–нибудь обновку, потому что нужно ходить в школу, а пальто у Василя, считай, нет, оно стало тесным, рукава совсем короткие, даже смешно смотреть. Конь Гнедой бежит легко, бодро, только пофыркивает иногда да хвостом покручивает.
Это было давно–давно, а вот же всплыло в памяти, как будто сегодня происходит. Так похож был лес, так похожа была санная дорога, и коник как будто свой, только вместо отца — чужой человек незнакомой национальности, а он сам — страшно сказать! — пленный советский боец, едет батраком к новому хозяину. Это что–то совсем невероятное! Такое может только присниться в страшном сне, а вот же не сон, а явь…
А когда все началось, с чего началось? С их разгрома на марше, у Кривого озера — так назвал бы то место, где их расстреливали, как куропаток, финские солдаты. Кривое — потому что одним краем подступает к дороге, а все остальное отодвигает лес, создавая — на первый взгляд — кривую, однобокую поляну, на которой им дали команду на привал. Интересно, была ли это случайность, или кто–то так задумал? Очень уж похоже на провокацию. Ведь если бы не этот привал, они не стали бы живыми неподвижными мишенями, в которые только не ленись стрелять, что финские стрелки и делали — не ленились. На марше они бы не понесли и десятой доли тех потерь, которых не смогли избежать тогда на привале… Хотя и на марше… Вспомни финнов, которых они били на марше. Сколько их уцелело? Но там было минное поле вдоль дороги, там мины–прыгуны скосили их не меньше, чем пули. Да и ручной пулемет Кашкина косил их, как хороший косарь траву. Недаром парень не выдержал нервного напряжения, хоть и с опозданием, но дошло до него, что косил не траву, а живых людей, пусть и финнов, потому и каялся, потому и плакал, потому и проклинал тех, кто вместе с ним убивал… Сейчас он, наверное, еще больше оплакивал бы своих, которых так же косили финские пули…
