Не боясь в подражаньи погрязть.
Где же эта бесценная мера,
Чтоб понять, где алмаз, а где грязь?
Хоть ты тресни — нейдёт мне наука
И в искусстве не видно просвета.
Да, талант — он жестокая штука,
Он ведь так — либо есть, либо нету.
И в отчаяньи, приличья наруша,
Закричу я, безбожно греша:
«Кто здесь дьявол? Продам ему душу!»
Ведь на кой атеисту душа?
За полчаса до конца света
Я не здоров идеями, и демон
С печальным пониманием глядит.
Всё под замком, а у ворот Эдема
Торгуют абрикосами в кредит.
Осталось полчаса до конца света.
Присяжные готовы присягать;
И катится изящная карета,
И в ней расселась чинно Божья мать.
Сынок её давно уже на месте —
Шушукается с судьями: кого
Ему велеть запечь на пасху в тесте,
Кого засунуть по уши в говно.
Моей вы биографии не троньте —
Я чист пока, как новое биде.
Кто ж виноват, что был товарищ Понтий
Пилат сотрудником НКВД?
Поверьте мне: в моём тщедушном тельце
Не так уж много набралось грешков.
Я не «святой», как Троцкий или Ельцин;
Я не тупой, как наш премьер Рыжков.
А посему на сём великом месте
С титанами тягаться мне вотще.
Вы лучше не скупитесь и отвесьте
Мне полкило отборных овощей.
И я пойду дорогой раскалённой;
И будет путь мне тягостен и мил;
И на развилке, где резвятся клёны,
Вкушу редису. И пополню сил.
Надменный шёлк простуженных знамён
Нагую душу кутает в исподнее.
На жизнь в раю кромешном обречён,
Я отлучён от блага преисподней.
К вершинам совершенства бытия
Нас гонят потихоньку, по этапу.
В чём разница: Лубянка ли, гестапо? —
Везде решётки прочного литья.
Заложники гигантских авантюр,
Безликий смрад октябрьской отрыжки,
Мы трупы обесцененных купюр
Упрямо тянем в кошельки–кубышки.
Иллюзий броских потускневший лоск
Не ослепляет. Но имеет бивни!
Безверием растоптан мозг,
Томится впроголодь и гибнет…
Лукавить ли молитвою пустой
Пред Господом? Упругие сажени
Мы не отмерили, не встали на постой
У вечности. И нам самосожженье
Неведомо. На черновик взялись
Ошибками губить бумаги скатерть.
А набело наш испещрённый лист
Закончился! Куда, как не на паперть,
Молить повременить ещё чуток, —
Так малого ведь жаждет наш рассудок, —
Один глоток, всего один глоток, —
Но безнадёжно пусто в том сосуде…
Топко гудят баса —
Их перезвон невесел.
Трубные голоса
Бьют над рядами кресел.
Точные, как часы,
Такты. И трубы–дуры
По уши проросли
В линию партитуры.
Не отступясь ни на шаг,
Льются послушно в сердце
Литры культурных благ
И полувзвеси терций.
Дремлет утробно зал,
