— Мне холодно, пойдем в кубрик.
Петр спустился сначала сам, зажег лампу, а потом уже, при тусклом свете, помог подруге.
— Ой, чем только здесь не пахнет! — на переносье небольшого правильного носика сбежались морщинки.
— Пахнет нефтью и рыбой. Привыкай.
Парень утушил лампу, которая, видимо, была без керосина и сильно чадила.
В наступившей темноте мягкие нежные руки Веры обвились вокруг шеи Петра.
— Милый мой!.. Муженек родненький, — услышал парень горячий шепот.
Что-то огромное, ослепительно яркое и радостное полыхнуло и заполнило всю его душу, которая звонко запела самую прекрасную и самую древнюю песню — гимн любви.
Утром Наталья заглянула в кладовку, где в летние месяцы спал сын, там его не было.
«Где же заночевал-то парень?» — тревожно подумала Наталья. В это время хлопнули ворота, и на крыльце послышались знакомые звуки костыля. Дверь неслышно распахнулась, и в избу ввалился Малышев.
— Здравствуй, Наташа.
— Проходи, Сеня.
Бледное помятое лицо Малышева нахмурено.
— Верка не у тебя?
— Нет. Она ко мне не ходит.
— А Петька дома?
— Нету. Вечор у Зелениных сначала выскочила Верка с девчонками, за ними увязался Петька. Потом поднялся какой-то шум во дворе, и Егор Лисин заявился с разбитым носом. А Петька с Веркой больше не появились.
Малышев беспокойно взглянул на соседку.
— Они… черти… не поженились?
— Дело молодое… любят друг друга.
Черные глаза Семена загорелись злобой.
— А мы-то, Наташа, рази не можем любить, а?..
— Об нас, Сеня, какой разговор, — большие голубые глаза Натальи наполнились слезами.
Трясущимися руками Малышев закурил папиросу и растерянно посмотрел на Наталью. Ей стало жалко Семена.
— Может быть, Верка к бабке Дарье ушла, а Петька увалил к Бесфамильным.
— Не-е, их, паря, не проведешь, оне, черти, понимают, что если мы с тобой сойдемся, то ихней женитьбе крышка. Оно ведь ни по евангелию, ни по закону, ни по людской совести не положено такое сожительство… Вот и опередили нас, оставили в дураках… Это ты все тянула… «Погоди да погоди…»
— Во всем завсегда баба виновата. — Наталья тяжело вздохнула, кончиком платка утерла набежавшую слезу и погрустневшими глазами посмотрела на Семена. — На тебе, Сеня, лица нет, зайди опохмелись.
— Это не с похмелья… это… — Семен махнул рукой и заковылял к воротам, потом, о чем-то вспомнив, повернулся к Наталье.
— Корову надо бы подоить.
— Ладно, приду.
На самом краю Аминдакана, в почерневшем от давности, но еще крепком доме живет Верина родная бабка. Высокая, дородная, рыжая. Когда-то голубые глаза поблекли и стали белесыми. На внучкину свадьбу бабка Дарья не пошла. «Из вредности», — как говорит ее зять Семен Малышев.
