Хмельницкий согласно закивал.
— Вы правы. Так сразу нельзя. Она только вчера призналась. А что же мне сейчас делать?
Хмельницкий растерянно посмотрел на священника.
— Она совестливый человек. Запуталась в себе. Так не мучайте ее. Дайте мир ее сердцу. А решение придет.
Священник повернулся идти. Хмельницкий схватил его за локоть и поискал бумажник.
— Вы что? — нахмурился батюшка.
— Я хотел пожертвовать церкви. Простите, я не знаю, как положено… — застыдился Хмельницкий своей оплошности.
— В церкви есть жертвенник… — батюшка кивнул и ушел.
Хмельницкий помялся и нерешительно ступил следом.
Во дворе храма, выстроенного крестом, какая–то старушка троекратно перекрестились и махнули лобный поклон до фигурной брусчатки. За нею по крыльцу и через притвор Хмельницкий вошел в центральный предел.
В церкви в ранний час было прохладно и немноголюдно, не смотря на выходной. Молоденький священник с редкой бородкой и перхотью на рясе, с амвона речитативом гнусил главу из евангелия. Тихо потрескивали свечи в медных подсвечниках, воняло масляной краской и воском. Борис ступил к правой солее, чтоб не путаться под ногами.
Горбатенькая старушка в черном выбирала из подсвечника огарки; рослый старик с седой бородой и желтыми усами скорбел в пол, сцепив узлом руки у паха. Борис вспомнил из где–то читанного, что явное признание и исповедание православия большей частью встречалось в людях тупых, жестоких, безнравственных и считающих себя очень важными. Он машинально поименовал по памяти церковный инвентарь из читанного у Чехова и Лескова. Увлекся и потерял интерес к неизъяснимой херувимской песни на непонятном языке. Он не разделял столетний восторг афоризма, мол, если я слушаю — то не понимаю, а все же хорошо; и думаю: все хорошо — что мы не понимаем; а что мы понимаем, то уже не хорошо. Что–то было для Бориса плохо из того, что так хорошо нагородил Розанов вокруг церковных стен.
Борис принялся рассматривать иконы двунадесятых праздников, апостолов, пророков и ветхозаветных патриархов на иконостасе, списанных с лицевых «Менологий императора Василия второго»: пестрое собрание напоминало пантеон близнецов. Прочитал золоченную церковно–славянскую вязь над клиросом и остался доволен своими познаниями.
Озираясь, Борис ощутил похмельное раздражение. Все эти люди жили заурядной жизнью, как жили до них, и будут жить после, усеивая свой путь противоречиями. Одни читали, что читал Хмельницкий, другие нет. Их привела сюда вера. Но, разные, и верили они по–разному! Первообраз, символ, начертанный на доске красками, у каждого в душе свой. Но именно в храме они находили умиротворение в сердцах! Так ведь и он, считавший себя атеистом, пришел в церковь в решающую для него минуту!
