– Да я и сама не знаю, почему я спросила… просто… мне кажется, что у наших мужей какие-то неприятности…
– Неприятности? Какие могут быть у них неприятности? – поразилась Шахри. – Работают сутками напролёт, без сна, без отдыха, детей своих толком не видят…
– Да, это верно, но… Вчера вечером я случайно услышала разговор Азиза с кем-то по телефону, и он говорил о какой-то газетной статье, в которой, как я поняла, наших мужей обвинили в чём-то очень-очень нехорошем и… опасном!
Сказав так, Ольга внезапно разрыдалась. Ошеломленная Шахри, не в силах пошевелиться, продолжала сидеть в растерянном оцепенении.
– Я… я боюсь! – прошептала Ольга, устремив на подругу полный отчаяния взгляд. – Ты же видишь, что сейчас творится!
Творилось действительно нечто страшное. Сотни людей попадали по оговору в жернова политических репрессий, и количество «врагов народа» увеличивалось в геометрической прогрессии. Людей забирали ночью, иногда ближе к рассвету, и они исчезали, без суда и следствия, оставляя своим близким лишь отчаянную и безумную надежду, которая, впрочем, быстро улетучивалась. «Расстрел», «измена Родине», «враг народа», «приговор тройки», «Сибирь» – все эти слова произносились пугливым шёпотом, и от их претворения в жизнь не был застрахован никто.
Доносительство превратилось в норму жизни. Прикрываясь лозунгами борьбы с врагами революции, люди доносили друг на друга, и спущенные сверху директивы находили ещё более активную поддержку на местах.
Репрессии не щадили никого, и достаточно было какой-нибудь брошенной вскользь и вполголоса фразы, чтобы незамедлительно были приняты самые жёсткие из мер.
И сейчас, сидя в уютном убранстве правительственной квартиры, обе женщины были охвачены страхом за своих мужей, понимая всю серьёзность появления этой самой газетной статьи.
Их страхи не были беспочвенными. Статья, появившаяся на первой полосе главной областной газеты, прямо обвиняла ряд партийных деятелей, включая Манапа, в политической неблагонадёжности и, более того, в буржуазном национализме. Обвинение было чрезвычайно серьёзным и породило бурю негодования со стороны местного партийного актива и ряда простых коммунистов. В адрес областного комитета партии полетели возмущённые письма, изобличающие «националистических бандитов и двурушников», среди которых назывался и Манап.
Вечером, после разговора с Ольгой, Шахри решила во что бы то ни стало поговорить с мужем, и, когда он, отказавшись от ужина, сел за письменный стол, она обратилась к нему напрямик:
