Прочь, прочь; я поспешно сел в карету, ожидавшую меня на площади Сан-Франциско-де-Паула, и приказал кучеру ехать. Негр подстегивал лошадей, рессоры поскрипывали, меня слегка подкидывало на сйденье, размокшая после недавнего дождя грязь брызгами летела из-под колес, но мне казалось, что мы стоим на месте. Бывает, знаете, ветер не сильный, не порывистый, а вялый и душный. Он и шляпы с вас не сорвет, от него не вздуваются парусом женские юбки, но уж лучше бы он дул, дул по-настоящему! Он расслабляет, давит, от него гадко становится на душе. Вот этот ветер и обдувал меня, ибо я шел по узкому ущелью, ведущему от прошлого к настоящему, страстно желая вырваться на простор будущего. А тут еще эта карета совсем не движется.
— Жоан, — крикнул я кучеру, — мы едем или не едем?
— Что вы? Мы стоим у подъезда сеньора советника Дутры.
Да, действительно. Я быстро вошел. Виржилия была в плохом настроении, нахмуренная, мрачная. С ней в гостиной сидела ее туговатая на ухо мать. После обычных приветствий Виржилия недовольно сказала:
— Мы ждали вас несколько раньше.
Я защищался как мог; я уверял ее, что заупрямилась лошадь, что меня неожиданно задержал друг. Внезапно слова замерли на моих губах, и я окаменел от ужаса: полно… Виржилия ли передо мной? Я всмотрелся; мне было не по себе, я отступил на шаг и отвел глаза. Потом снова взглянул на нее — лицо Виржилии было в буграх и пятнах; кожа, вчера еще такая свежая, розовая, теперь казалась желтой, изъеденной страшным недугом, тем самым, который обезобразил лицо испанки. Лукавые глаза потухли, горькая складка залегла в углах губ, вид ее выражал усталость. Не отрывая взгляда, я взял Виржилию за руку и нежно приблизил к себе. Я не ошибся. Она вся была в оспинах. Наверное, я смотрел на нее с отвращением.
Виржилия отстранилась и села на диван. Некоторое время я глядел себе под ноги. Что мне было делать? Уйти? Остаться? Уйти было нельзя; я подошел к Виржилии, сидевшей неподвижно и молча. О, небо! Это опять была моя цветущая, юная Виржилия. Напрасно я искал на ее лице следы болезни; они исчезли; кожа ее была нежна и чиста, как прежде.
— Вы как будто меня никогда не видели? — спросила Виржилия, удивленная настойчивостью моего взгляда.
— Такой красивой никогда.
Я сел. Виржилия молчала, постукивая ноготками по столу. Так прошло несколько секунд. Я заговорил о всяких пустяках. Виржилия не отвечала и не смотрела на меня. Если бы не это постукивание, ее можно было бы принять за изваянное безмолвие. Раз только взглянула она на меня, да и то сверху вниз, скривив губки и сдвинув брови; при этом лицо ее приняло забавное, не то трагическое, не то комическое выражение.
