Два раза приходил доктор. В последний приход он попросил:
— Барышня, будьте здесь на рассвете, чтобы не случилось. Кажется, генерал спит. Сейчас уже нет смысла что–то предпринимать.
Рассвет был уже недалек и с первой зарей раненый снова застонал, но не так жалобно, как ночью. Я сидела на его кровати и всматривалась в его лицо, не бледнеет ли, не умирает ли, и вслух сказала ему:
— На улице весна, все цветет. А Вы хотите умереть.
Глаза раненного приоткрылись и он, едва слышно, прошептал:
— Спасибо, ангел мой.
Я обрадовалась и дернула за шнур колокольчика. И вот у постели больного собрались все, кто в эту ночь не спал.
— Он жив. Он не умрет! — шепотом объявила я.
Доктор улыбнулся и предупредил нас:
— Теперь тихо, пусть спит, кризис миновал. Откройте окна. Барышня, и вы все идите отдыхать. Когда понадобитесь, вас разбудят.
На этом месте моя матушка замолчала, наверное, вспоминала подробности. Помолчав продолжила:
— Вот так, Гришенька! Остальное ты поймешь, малыш, когда станешь взрослым. А через месяц мы обвенчались. Батюшки моего уже не было в живых. А матушка с удовольствием нас благословила.
— Ну, хватит рассказывать, ты устала, остальное потом, — поспи немного, а я в парке вместо тебя поработаю. И пожалуйста, не вставай сегодня, в санатории никого нет, никто не заметит твоего отсутствия.
В первую очередь я направился к могиле деда–генерала и сказал ему:
— Все это интересно про тебя и матушку, но сейчас другое время. Если ты меня слышишь, не забирай ее от меня, я еще не вырос, и люблю ее. — И весь оставшийся день думал о том, что рассказала мне матушка и о любви. Что это такое, если прямо тянет умереть, чтобы только встретиться с любимым. Но кроме тех слов, что слышались с пластинки в романсе о раненном генерале, ничего не приходило в голову. Впервые пришла и печальная мысль, что жизнь — это вранье. И матушка на самом деле бабушка, и могила красноармейца дутая, и санаторий не санаторий, а мое наследный Дворец Но коль это так, то почему мы живем во флигеле, а в наших комнатах ходят красные маршалы, которые непечатными словами ругаются. Может ругаются по привычке, потому что были в детстве подмастерьями у сапожников? Мне вспомнилось, как стоя за кустами, один из этих «великих» маршалов справлял нужду у куста лавра и громко портил воздух, как это делают пьяницы. И все мне стало противным.
Отдохнув, матушка продолжила свой рассказ или, сказать больше, трагедию своей жизни. Но я, с ее слов, должен был знать все, и рассчитывать при этой власти только на себя и никому не доверять.
