— Задавала Кондрацкий!
— Правда, задавала, — отвечает Сенька и думает: «Молодец Натка, правильно говорит».
— Ой!
— Чего ты, Сенька?
— Пчела укусила…
— Вот какая… злая. А ты пососи руку, пройдет. Только как ее пососать, когда рука Наткины пальцы держит? Натка нечаянно крепче сжимает Сенькину. ладошку и поднимает ее. Пухнет понемногу большой палец у Сеньки.
— Что, Сень, больно?
— Пустяк, — геройски отвечает Сенька.
Миновали луг. Разметался по земле горох, перепутался, выглядывают из–под листьев лоснящиеся бока стручков.
— Сенька, ты смелый?
— Смелый, конечно.
— А что я тебе скажу — сделаешь?
— Сделаю, конечно.
— Горошку сорвешь?
— Нельзя, — вздыхает Сенька, — это будет воровство…
— Нет, Сенечка, я разве стручки прошу? Ты цветочки только сорви…
— Ладно…
Протянул руку, дернул стебель, а он весь выдернулся, с корнем.
— Правда, Сенька, ты храбрый… Это ведь ничего, что там нечаянно стручки остались. Мы ведь цветочки хотели! Мы не знали, что там и стручки есть… Давай съедим их, а?
Вот и дача показалась. За амбаром носятся малыши, вздымая черную пыль. Под ногами у них мячик, связанный из чулок. Маленький, еле видно.
Сеньке не по себе. Увидят — дразниться будут. Скажут: «Во, девчоночник идет, за ручку!» Попытался выдернуть руку, а Натка крепко держит, не замечает. Хорошо Натке, а отчего — сама не знает. Вот малыши бегают — хорошие малыши. Курица присела, под амбар голову засунула — смешная курица…
— Смотри, Сенька, курица!
— Вижу…
— Бежим, Сенька!
— Бежим…
Прямо в середку, в самую схватку врезались, в мелькание голых локтей и голых коленей. Расступились малыши, тянут к Натке чумазые руки:
— Натка, дай клубничнику!
— Дай ягоднику, Натка!
— Мне одну только!
— И мне одну!
Величаво поднимает Натка руку, зачерпывает из банки пригоршнями. Оделяет щедро всех. Довольны малыши, и ей хорошо, не жалко.
— Не жалко, Сенька, правда, не жалко? Мы еще наберем…
«Добрая Натка, — думает Сенька, — хорошая девчонка. Вовка Кондрацкий хуже…»
И вдруг… Ох, какая злая идет Вера Петровна!
— Ты где шляешься, шалопай? Трясется сердито узел на ее голове.
— Он не виноват, Вера Петровна, его пчела укусила!
— Ты не суйся. Григорьев — в изолятор!
В изоляторе нет окошек, а дверь заперта снаружи. Но все светло. Потому что между трухлявыми бревнами щели светятся. Только дверь совсем темная. Узкий лучик тянется к стене из пробоя. Пахнет гнилым деревом и дегтем. Дегтем — от аптечки, которая в углу стоит.
Отчего вдруг стало так плохо жить на белом свете? Обида, и комок застрял в горле. Ничего нельзя без спросу делать — ни в лес сходить, ни купаться. А теперь — без обеда. И есть как раз хочется. Быстро ягоды переварились. Да и не хочется ягод. Супу бы, с лапшой. Натку, наверно, тоже без обеда оставят…
