"В отношении абсурда надо быть даже более последовательным, чем обычно, иначе какой же это тогда будет абсурд", — добавил про себя он и еще раз перетасовал приглашения. Мать сделала вид, что пропустила мимо ушей его ремарку. Удивительное самообладание!
— Так кому же из двух главных претендентов на венценосных внуков достанется первый танец? — он снова перетасовал карточки, расправил их в руке веером наподобие игральных карт, снова перетасовал, вытянул из колоды наугад одну оберауским королевским гербом кверху. — Так… загадаем масть. Ну, скажем, брюнетка… Так и есть! — бросил он, переворачивая карточку. — Значит, первый танец — денежным мешкам. Привет вам, крошки Равеншатц!
Мать недовольно покачала головой.
— Если бы на бал неожиданно явилась какая-нибудь сказочная принцесса, это могло бы спасти положение… — неожиданно произнес батюшка. И именно это явилось последней каплей.
— Ну, разумеется! Дочь лесного царя из Нидерау! — раздраженно бросила мать. — Идите же, сын мой, и займитесь, наконец, делом.
* * *
Он стоял у окна, и взгляд его блуждал по поверхности раскинувшегося внизу темного моря Дункльвальда. Где-то там, в низовьях реки, следуя логике названия, должно было находиться Нидерау — таинственная страна, которую местные поэты-романтики населяли эльфами, феями и волшебниками.
В действительности земли с таким названием не существовало. Для местных жителей оно издавна служило обозначением некоего загадочного Нигде, куда не так просто попасть и откуда не возвращаются. Вслух упоминали эту страну чаще всего в шутку. Про мужчин, уходивших на войну или на заработки, о которых долго не было вестей, говорили раньше: "Ищи его в Нидерау!" Теперь, когда железные дороги изменили представление людей о пространстве, все сыновья и мужья, покинувшие семьи в поисках лучшей доли, поголовно числились уехавшими в Америку. Нидерау же сделалось прибежищем безвозвратно потерянных вещей, сбежавших жен, вероломных любовников и пропавших без вести самоубийц. В еще более давние времена, "шлюхами из Нидерау" называли женщин, занимавшихся ведовством. Как человеку, не чуравшемуся общения с простонародьем, все это было ему прекрасно известно. Но как человек, воспитанный на чтении книг, он не мог избавиться от того особого очарования, каким было овеяно это название, притягательное в своей таинственности.
Монах Нитгард, автор средневековой хроники Санкт Эммерама, сообщал, что безымянная жена легендарного Унды, пришедшего со своим народом в долину, была королевой Нидерау. Легенда эта, призванная всего лишь объяснить название княжества, повторялась из книги в книгу и в новое время стала своего рода основанием национального чувства. Старинные гобелены, украшавшие теперь стены одной из гостиных, изображали Унду и его соратников в виде светловолосых голубоглазых великанов в римских доспехах (очевидных немцев) мирно подчиняющими себе жителей леса — низкорослых темноволосых полуголых людей (видимо, галлов), облаченных в плащи из листвы. Завоеватели вручали завоеванному населению молот, наковальню, плуг с железным лемехом и кирку для добычи мергеля. Благодарные аборигены преподносили в ответ саженцы яблонь. Цветущая яблоня была изображена на княжеском, а затем и на королевском гербе Оберау: покоренное население, полностью растворившись среди более цивилизованных пришельцев и утратив название своей страны, оставило после себя память — яблоневые сады, издавна бывшие главной гордостью этих мест.
