— О матери не беспокойся, если что, я прикрою.
"Словно и не терял никогда рассудка" — опять пронеслось у него в голове и снова без возврата исчезло. Потому что он, наконец, понял, из чего было сделано платье гостьи. Лепестки как будто лежали неплотно, края их слегка загибались, да и сами они от малейшего движения воздуха слегка смещались друг относительно друга. Так и подмывало заглянуть между ними. Все время казалось, вот-вот еще один поворот головы и откроется то, что они скрывают. Интересно — во время вальса, если держать ее за талию, то его рука пройдет сквозь лепестки и… Он сглотнул и почувствовал, как у него внезапно пересохло горло.
— Так куда мы пойдем? — не дала ему опомниться девушка.
— Даже не знаю, чем вас можно удивить, — оказывается, если не смотреть на ее наряд, то голова не так сильно кружится, и можно даже поддерживать разговор. — У вас в Нидерау, наверняка, чего только нет.
— И правда: дороги хорошей нет, мрамора на полу нет, ковров на стенах нет, газового освещения нет…. Одни дубы, вязы, ивняк, да ольховник. Так что показывайте мне все. Хочу видеть, как живут люди, чьи портреты помещают в газетах.
— А не боитесь? А то вдруг узнаете что-нибудь такое, что перевернет ваши представления о жизни?
— Нет, не боюсь. Представления иногда стоит переворачивать.
Он усмехнулся, неожиданно было слышать в этих стенах подобные мысли, высказанные вслух кем-то другим. Он прислушался, выглянул в анфиладу. Так и есть, Ганс идет. Наверняка, с поручением от матушки вернуть его в бальную залу.
— Но только вас никто не должен здесь видеть. Понимаете почему?
Она с серьезным лицом помотала головой.
— Ведь ваш отец разрешил нам. Я думала, он чем-то заведует в замке, и нам теперь позволено бродить, где угодно.
— Позволено-то, позволено… Но может пострадать репутация… отдельных лиц. Так что при первом постороннем звуке — прячемся! — и он толкнул ее за портьеру.
— Ганс, молчите! Никаких обращений! — шикнул он в пространство.
Показавшийся в дальней двери гостиной паренек кивнул и принялся изображать пантомиму, из которой следовало, что королева в недоумении, хотя король что-то и объяснил ей. Смотреть на это без смеха было непросто.
— Я все понял. Передайте ее величеству, что его высочеству нездоровится. А если же ее это объяснение не удовлетворит, что вполне возможно, то скажите ей, что речь идет о деле государственной важности: затронута честь королевского дома. Вас же я попрошу вот о чем, — он подошел к Гансу вплотную и перешел на шепот. — Шёнберг уже, полагаю, принял надлежащие меры, но и вы донесите до управляющего следующее. Никого не должно быть в этом крыле замка. Ни единой души. Ни горничных, ни уборщиков, ни лакеев, никакой целующееся по углам молодежи, никаких заблудших гостей. Если я увижу или услышу кого-нибудь, виновные будут уволены. Если моя мать попросит послать за мной, то идете вы или Шёнберг, и никто другой. Понятно? Можете идти.
