— Еще скажу — все равно докладывать. Ревизию надо делать. Я там сперва в другой схрон сунулся, так порушен. Медведь схрон попортил — зимовал, не шучу — берлогу устроил, и сейчас топчется по тому же сектору — старый повал полосой, частью уже прогнил, малины много наросло — жрет, не уходит.
Рассказывает, что каким–то образом вынюхав ближнюю продуктовую закладку, подлец этот, ее разрыл, вынул понадкусывал, да раздавил все банки, разбросав их по периметру.
— Прибраться прибрался, — жалуется Казак, — но можно ждать, что этот «мясник–фокусник» набрался наглости и больше не уйдет. Явно намеривается в том же схроне зимовать. Будем восстанавливать или нет? И с медведем как? Устатусквосить беспредельщика?
— Пусть как есть. Потом всем покажешь на карте — оставим как пищевой ресурс.
— Кстати, о пище… Тут недалеко, и тоже в малинняге, змей немерено — гад на гаде сидит! — говорит Казак и подмаргивает здоровяку, что рядом.
— Во! — у «Третьего» загораются глаза. — Удачно!
— Змею поймать, да на пару ее… — любовно причмокивает «Седьмой».
— Придурки! — объявляет Седой. — Ну, прямо дети какие–то! Жратвы вам мало? Картохи хочется? Так молодую копай, чистить не надо. Рыбы — сколько хочешь, барана — в любой момент, еще весной договорился — нескольких откармливают.
— Барана — это хорошо! — говорит «Третий», привстает во весь свой внушительный рост, тянется к потолочной балке — снять с гирлянды вяленого леща «с дымком», которых очень любит. — А ползунов не трогал? Остались там еще?
— Хоть жопой ешь! — обнадеживает Петька — Казак про «змеиное царство».
Во время разговора Извилина камушком Петьки — Казака успевает покрыть часть бутылки вязью. Откладывает, чтобы взять другой, тоже неровный, но с отколом потоньше.
Лешка — Замполит тоже протягивает руку, но берет неловко — роняет, камешек падает на пол и сваливается в щель меж широких струганных досок, что свободно лежат на слегах.
— Да шут с ним, потом достанем!
А Седой, подумав, сгребает со стола остальные и аккуратно ссыпает туда же — в щель.
— А то и эти затеряем! — поясняет он. — Давай и свой, Пикассо Иванович!
Извилина не отдает. Увлеченно, отстранясь от всего, покрывает бутылку то ли узором, то ли арабскими письменами.
— Нравится? Бери! — заявляет Казак. — Берите — какой кому нравится! Как раз — восемь! Сейчас доску подымем.
— Нет, — говорит Седой, хозяин бани. — Завтра! На трезвые глаза. Если не передумаешь. И может быть, сменяюсь на одну из тех негритянок, что ты привез — но только на выбор. Согласны?
