Кельсе шагнул вперед: «Ютер Мэдцок убит. Спиранья сбила его машину над Драмальфо».
Серое лицо Кургеча, не натиравшегося лазурным маслом, не отразило никаких чувств. Шайна догадалась, что старый ао давно знал о происшедшем. Она спросила: «Кургеч, кто убил моего отца?»
«Эту истину еще не дано постигнуть».
Сильно хромая, Кельсе подошел почти вплотную и хрипло произнес: «Добудь эту истину, Кургеч. Когда постигнешь, поделись с мной».
Кургеч ответил медленным кивком, не обещавшим ничего определенного, повернулся и подал знак четырем соплеменникам. Те спешились и подвели под уздцы своих криптид. Джерд Джемаз почти поднял Кельсе, помогая ему залезть в седло. Шайна посоветовала Глиссаму: «Просто сидите и держитесь — погонять не нужно».
Она тоже вскочила в седло. Ее примеру последовал Джерд Джемаз. Уступившие своих криптид ао устроились на багажных седлах за спинами других кочевников. Караван направился к Рассветной усадьбе.
Через два часа они обогнули Ржавый Перст и выехали на Южную Саванну. Шайна увидела родной дом и чуть не заплакала — она слишком устала, чтобы сдерживать эмоции. Обернувшись, она заметила, что на глаза ее брата тоже навернулись слезы, хотя теперь лицо его, вытянувшееся от боли и посеревшее от загара и пыли, чем-то отчетливо напоминало лицо ехавшего рядом кочевника. Мрачноватая физиономия Джерда Джемаза тоже потемнела, но, как всегда, не позволяла догадаться, о чем он задумался. Эльво Глиссам, слишком вежливый для того, чтобы откровенно демонстрировать облегчение, ехал в сосредоточенном молчании. Шайна украдкой наблюдала за ним. Горожанин явно заслужил одобрение Кельсе, да и Джерд Джемаз не проявлял к нему былой неприязни. Когда он вернется из Уайи в Оланж, ему будет о чем вспомнить!
А впереди — Рассветная усадьба, безмятежная среди высоких зеленых камедаров и торжественных галактических дубов, омываемая журчащими струйками Чип-Чапа: картина, достойная тихого восхищения, драгоценное видение воскреснувшей памяти! Шайна расплакалась.
Двести лет Рассветную усадьбу строили и перестраивали, расширяли, ремонтировали и переделывали — каждый наследный помещик вносил десятки изменений и улучшений, стремясь запечатлеть свою индивидуальность в родовом гнезде. Разумеется, теперь усадьба не отличалась каким-либо определенным стилем и с разных точек зрения выглядела по-разному. Над ее центральной частью господствовала крутая высокая крыша с дюжиной остроконечных мансардных окон и странной маленькой верандой — скорее наблюдательной площадкой — над Коростельным прудом, увенчанная посередине, вдоль конька, вереницей больших чугунных трилистников, призванных отпугивать злых духов. С обеих сторон к центральному корпусу примыкали двухэтажные флигели хаотичной планировки, с обширными верандами на каждом уровне; их опоясывали заросшие вьющейся арабеллой сводчатые галереи на тонких сдвоенных колоннах. Каркасом постройки служили мощные стволы гадрунов из леса по берегам озера Фей, наружной обшивкой — потемневшие от времени доски зеленого камедара, надежностью не уступающего смолистой древесине гадруна. Внутренние лестницы, балюстрады, полы, фасонные планки и обшивка стен радовали глаз приглушенно-контрастными сочетаниями железного дерева, жемчужной сачули, вербанны и полированного сцинтаррийского тика. Люстры, мебель и ковры приходилось, конечно, импортировать — но только не из Оланжа (где, по мнению помещиков, производились вещи безвкусные и недолговечные), а откуда-то из далеких Древних миров.
