— Следуйте за мной, — скомандовал я, показав ей свою милицейскую «корочку».
Мы поднялись на лифте на восьмой этаж, деликатно постучали в дверь.
— Открыто там, — отозвался нам сильный кавказский акцент.
Вот и славно, что открыто, подумал я со злорадством и вошёл в комнату.
Вошёл и… глазам своим не поверил! Вот как всё просто бывает. Весело гремела музыка — кажется, «Арабески» или что–то в этом роде. На кроватях, на полу, на столе — везде лежали тряпки Марины Ахметовой: джинсы, куртки, платья… Оба брата, голые по пояс и, кажется, уже малость выпимши, деловито перебирали шмотьё — изучали, стало быть, придирчиво оценивали хабар. На нас, вошедших без приглашения, они посмотрели скучно и равнодушно и тотчас отвернулись, ничуть не заинтересовавшись нами. Ну понятно же, не ждали нас ребята, ходют тут всякие…
— Откуда вещички, пацаны? — спросил я весело.
— Тебе што, дядя? — отозвался тот, что был помоложе.
— Да вот, любопытствую…
— Вали отсюда, да? — внушительно произнёс второй.
— Нэт, — покачал я головой. И — комендантше: — Понятых.
Только теперь братки поняли, что вляпались по самую маковку.
— Постой, эта-а…
А что — «эта-а»? Всё, пацаны. Фенита ля комедия. До свиданья, цех кузнечный…
— Договоримся, командир, да?
— Опять–таки нэт.
— Ва-а! что хочешь бери, да?
— И джинсы можно? — уточнил я.
Старший Тевосян прямо подскочил, как в задницу ужаленный, схватил штаны, чуть ли не в бумажку заворачивать их взялся и тесёмочкой перевязывать — суёт мне джинсы, а сам смотрит шкодно, весело, решил, видать, что уже купил «легавого»…
Нет, смешные они пацаны, ей–богу!
— Собирайтесь, парни. Поедем кататься…
Неприятно всё это! Вроде бы ты не украл ничего, а всё равно чувствуешь себя неловко. Кажется, что и тебя подозревают тоже… во всяком случае, все эти протоколы и допросы могут любого вывести из себя. Тебя спрашивают о чём–то, а ты изволь тысячу раз подумать, прежде чем ответить, и в то же время не показывай виду, что тщательно взвешиваешь свой ответ, ибо это тоже подозрительно. Да и ты, ты тоже начинаешь подозревать — всех, каждого: друзей, соседей потерпевшей, её брата, а заодно и саму потерпевшую… Преступление ведь мажет грязью любого: виновного и невиновного…
— Ну вот, — сказал Доценко, — сейчас оформим кое–какие бумажки — и можете быть свободны.
Ага, «свободны». А сами нас только в квартире у Ахметовой часа четыре промариновали, а сколько продержат в околотке — неизвестно. Измазали нам пальцы какой–то гадостью (это они отпечатки брали), я тёр–тёр с мылом и с содой — не отмываются. А тот мент, что мне соду дал, ещё и хихикает. «Что, — спрашивает, — никак? Ты три, три, чище будет…» Похоже, это у них любимая шутка.
