— Да что показывать? — возразил я. — Это ведь общежитие…
— Поведёте и покажете, — повторил Фролов.
— А как же работа?
Он гаденько ухмыльнулся.
— Думаю, без вас там обойдутся.
И я повёл эту доморощенную комиссию к себе в женскую общагу.
Зачем–то пригнувшись, Чефирский осторожно заглянул в мою комнату, но входить не стал.
— А где у вас кухня? — спросил он.
— В конце коридора направо, но я туда ни ногой.
— Почему?
— Девки в ночнушках шастают. Неловко мне.
— Ты, я думаю, тут не теряешься? — загоготал здоровяк Паклин.
— Куда мне? — отмахнулся я в тон ему. — Мы тут с супругой вдвоём…
— В общем, так, — подвёл итог Чефирский. — Жить можно. Давай, Игорь, посмотрим правде в глаза: твои претензии не обоснованы. Я, например, в таких условиях шесть лет жил…
— А туалет?
— А что туалет?
— Не могу же я ходить в женскую уборную.
— А ты не обращай внимания, — снова хохотнул Паклин, — пристраивайся рядом!
— Не в сортире же пристраиваться, — сказал я, понимая, что разговор ни к чему не приведёт: товарищам дано соответствующее указание…
Гости ушли, а я вернулся на работу.
Надо сознаться, что там у меня не очень–то ладилось. Я и в самом деле был пассивен. Нужно было лбом пробивать стены, шустрить, показывать своё рвение (вот, мол, я какой старательный), задавать вопросы дурацкие, изображать из себя пытливого юношу, — а я опасался, что кому–то помешаю. Болезненно застенчивый и чересчур деликатный даже там, где это не нужно было, я излишне скромничал, на передовую не лез. Наставника у меня не было. Вероятно, у коллег сложилось мнение, что Градов занят только своими бытовыми неурядицами, а ко всему остальному равнодушен. Похоже, на меня просто махнули рукой. Я ощущал себя лишним, я был неумехой, неудачником.
Да Господи! порой даже самые близкие не понимают, что ты им нужен так же, как они тебе, и приходится им, самым дорогим и близким — жене, детям, друзьям, родителям, брату или сестре — доказывать что–то, ломать себя, менять свои привычки, отказывать себе в главном, исполнять какие–то вздорные «обязанности перед семьёй и обществом», жить по общепринятым канонам — принятым непонятно кем и неизвестно для чего… А тут — по сути дела, чужие равнодушные люди, «коллеги», они видят в тебе лишь молодого конкурента, который рано или поздно выпихнет их на пенсию… да нет, и даже конкурента в тебе не видят — ты для них пустое место и больше ничего!..
Правда, нашёлся один доктор — Сарычев Владимир Сергеевич. Он был всего на несколько лет старше меня, но в профессии нашей поднаторел уже изрядно. Прекрасно разбирался в теоретических вопросах, был хорошим диагностом и уверенно оперировал. Нас сблизила любовь к музыке «Битлз». Сарычев был таким же меломаном, как и я. Мы обменивались магнитофонными записями и подолгу рассуждали об истоках таланта Маккартни и Леннона. Сарычев уважал Джона Леннона больше, чем Маккартни — за поэтический дар, непредсказуемость, фантазию, безудержное стремление к эпатажу и совершенству. Володя знал английский ничуть не хуже, чем я, и часто цитировал битловские стихи.
