Вскоре Саша вернулся, возлияние продолжилось, и вот уже забегал-было-заскользил нестойкий палец по Раям, Наташам, Ленам и Ольгам в засаленной записной книжке, но тут в главной комнате вдруг образовалось чье‑то присутствие в виде стука двери, шелеста шагов и платья.
Саша вышел из шкафа и включился в разговор с неизвестной девушкой, которую интересовало время прилета группы немецких туристов из ФРГ. Саша не имел об этом ни малейшего представления.
Его друг, обладающий той самой информацией, почерпнутой в ходе короткой телефонной беседы с неустановленным лицом, громко крикнул из шкафа: «У них отменился рейс из Иркутска. Они завтра прилетают, в то же время».
«Ой, а кто там у вас в шкафу?» — живо, с неподдельным интересом спросила гостья.
«Это у нас собачка говорящая в шкафу живет», — заплетающимся языком пошутил Саша.
«А эту вашу собачку случайно зовут не Алеша Молчанов?» — настойчиво и с некоторой надеждой в голосе продолжила девушка.
Заинтригованный Алеша, пошатываясь, вышел из шкафа. После выкриков, полных удивления, восторга, упоения, предвкушения и обещания, крепких объятий и дружеских, но по ходу дела перерастающих в нечто новое взаимных поцелуев девушка-гид-переводчик, а по совместительству писаная красавица, дальняя родственница Льва Толстого и просто комсомолка-спортсменка, которую звали Таня, была затащена в шкаф. И после того, как Саша еще разок сгонял за портвейном, банкет продолжился.
Таня с Алексеем ходили в один детский сад (она даже помнила, как он возглавлял в саду гонки на горшках, исторический эпизод, совершенно выпавший из его памяти), а потом учились шесть лет в параллельных классах, пока его семья не переехала в другой район. Однажды, лет в тринадцать, они двумя классами ходили в поход. Там, у костра, Алеша пел подряд все песни Высоцкого, пока не сорвал голос на «Парусе», который «порвали». «Каюсь, каюсь, каюсь...» — хрипел Алеша, и все девчонки, включая Таню, смотрели на него взволнованными, если не влюбленными глазами. Каждой из них в этот момент хотелось нырнуть рукой в его богатую, курчавую шевелюру...
И по воле случая и волею судеб, после долгой разлуки Тане было суждено узнать в трех словах, донесшихся из шкафа, знакомые хриплые нотки Алешиного голоса.
Спустя три часа, две бутылки портвейна, двадцать поцелуев, тысячу анекдотов и море воспоминаний Таня и Алеша неслись с Юго-Западной, одни, в темном салоне интуристского автобуса. Его выписал для этой цели Саша незадолго до полной потери своего сознания. Мчались они сквозь темную дождливую Москву, на улицу Правды, в дом с идиотским, но невыносимо символическим номером — 1/2, где для Алексея навсегда и бесповоротно кончалась первая пьяная половина его жизни и начиналась вторая, не более трезвая, конечно, но совсем другая, полная любви, счастья и всяческих сопутствующих проблем.
