Уйма | страница 19
Жадными движениями он сорвал пробку. Розовое шампанское выплеснулось ему на лицо. Он чуть было не захлебнулся, пия его торопливыми, тяжёлыми глотками.
Потом бежал куда глаза глядят, шепча длинными словами длинные фразы о длинной жизни, которую хотел прожить счастливчиком, и о том, как из этого, судя по всему, ничего не получилось.
Розовое вино быстро обесцвечивается. А когда под стеклом оно, похоже на кровь.
Ещё.
Залитое лицо в розовой пене, словно разбитое в кровь.
Ещё.
И аромат у вина радостный. У крови — запах тоски.
Ещё!
— Хватит!
Мятый припорошенный песчаной пылью драндулет снова был брошен — на этот раз валялся в кювете. Вокруг царила пагубная тишина, проникнутая горьким запахом жаростойких, похожих на шмелей, цветов. Весь окоём был в этих мелких степных цветах. Их на холмах — пропасть! Просто уйма!
— Куда же ты?! — кричала женщина. Причём откуда–то сверху. Как будто бы он идёт по пляжу, а она на обрыве.
— В холмы, — ответил он чуть слышно. И добавил громко, — Ищи меня там!
И побежал, тяжело дыша среди знойной засухи. На зубах трещало. Пыль была горька, как семя кактуса. И как это семя ядовита. Но разве страшен яд уходящему в ад?!
Так думал и так бежал.
Бежал, круша и пиная полотна в тяжелом аляповатом багете. И он — литой и лепной — рассыпался в пыль. И освобождённые холсты уносились прочь и с лёгким хлопающим звоном вставлялись каждый в своё извечное место. Вероятно, туда, откуда были взяты, выбраны, выдраны художником.
Запал кончался. Он больше не испытывал сильных чувств. У него не было ни ненависти, ни даже неприязни к Эммануилу, художнику, который так долго и столь изощрённо его обманывающему. Затем Анапест ощутил, что и ярость, с которой он только что освобождал картины, тоже оставила его. Поэт вяло подумал: похоже. Это был ещё один — наверняка, последний — раз, когда он поддался на уловку Мани: разозлился на него. Чем и обессмертил его, в общем–то, заурядную мазню. Легенда об этом срыве Анапеста поставит холсты Мани в ряд с вечными шедеврами.
Так мы своими слабостями унижаем природу, стаскиваем её с божественных уровней к земной обыденности.
Не поддавайся искушению: не ревнуй хотя бы, ибо сам обмельчаешь и окрестный мир обесцветишь на всю свою жизнь.
Ещё!
Империя, эмпирея.