Он мог ещё некоторое время видеть. Причём далеко и зорко. Он видел то, что было перед ним развёрнуто: тот берег, холмы, маленький драндулет поэта. А в нём себя за рулём и незнакомую блондинку с грустными глазами. Машина спускалась с холмов, на которых стояли его картины. Машина ловко лавировала меж них, стараясь не зацепить, не растоптать ни одной. И чем ближе он подъезжала к берегу, тем чётче становилось видно, что за рулём сидит не кто–нибудь иной, а её хозяин и его неверная красавица жена.
— Не оставляй меня, Господи! — кричала чайка, перелетевшая пролив между Таманью и Керчью.
Драндулет спалил последний глоток бензина. Уткнувшись в прошлогодний сугроб черепашника, он со всхлипом хрюкнул и замер. Несмотря на августовскую жару, к вечеру машинёнка остыла. За ночь покрылась жёлтым налётом. И утром стала напоминать обыкновенную развалюху, брошенную за ненадобностью бесхозяйственным владельцем и, причём, давно уж.
И когда спозаранку Анапест, переночевавший в доме, открыл дверку — а искал он электробритву (растяпа–чудак, ведь поблизости на километры не было ни одной розетки!), то увидел на сиденьях слой песка в палец.
— А ты мне обросший нравишься больше, — пыталась ободрить поэта Эльвира.
— Ты мне стала тоже не безразлична.
— То ли ещё нам предстоит, Пестик!
— Кто ты? Можешь сказать, наконец?!
— Зачем? Ты ведь сам давно знаешь. Или скажешь, что не догадался?
— Я разучился думать. Живу, как в бреду. Иду бреду. Веду беду. Мне кажется, что меня давно нет. А ты — мой кошмар.
— Чем же я так тебя напугала?
— Не ты, а сон. Он пугает меня тем, что всё никак не кончается.
— Выходит, я надоела тебе!
— Я себе надоел такой.
— Какой же ты такой?
— Неуправляемый.
— Ну, это пройдёт.
— Зато всё узнал.
— ВСЁ?
— Почти всё.
— Отпустила бы ты меня! — Анапест кричал. И это был крик надежды.
— Это невозможно, мил дружок! Однако я попытаюсь. Надо же тебе показать, как не надо любить.
— Я, кажется, понял кто ты!
— Очень рада!
— Ты любовь!
— Разумеется! Если ты Вера, то я Любовь и у нас имеется маленькая Надежда. Этакая Наденька Крупская. Или всё–таки: крупная она девчонка… дама?
Эля вошла в автомобиль. И совершенно, казалось, умерший автомобильчик, затрепетал, задребезжал, завёлся и, перевалив через дюну, поехал.
— Куда же ты? — спохватился очарованный антилимузином поэт.
И тут же успокоился. А вскоре с облегчением забыл о странной попутчице. Обдуваемый горячим приморским бризом побежал вниз в бухту. Там упал на песок, потому что споткнулся. У полузасыпанного песком стола, безобразно раскинувшись, валялись пьяные нудисты. Анапест смотрел на них, как на прокаженных. Сторонясь, прошел мимо вдоль разрушенного завершающегося пиршества. Захотелось пить. И, о чудо! Нога наткнулась на массивную пузатую бутылку. Она уцелела не раскупоренной, потому что была отброшена пресытившейся рукой от стола — прочь.
