Ещё?!
Я видел шар, который очищался. Сначала, как яйцо, потом, как луковица, апельсин, орех…
Ещё?!
Вино мне помогло. Язык мне развязало. Оно ей всё сказало и более того.
Ещё?!
Кто знает, как зовут, тот и зовёт с собой.
Ещё.
Береги время. Даже когда его много, оно иссякает, уходит… Конечно, приходит иное время. Но то — другое, не твоё. Им распоряжается кто–то, но не ты. Ты там чужой, приживала, помеха. Будь осторожен, потому что в течении том ты не знаешь броду.
— Ты меня никогда не хотела, маман?
— Это неправда, сынок.
— Сынок?! С каких это пор, Милазина ты меня называешь сынком?!
— Я?! Милазина?
— И кто же ты?
— Нинах… — в голосе её появилось сомнение.
Она подошла к нашему допотопному лимузину, глянула в боковое зеркальце. И обернулась ко мне Элей — загорелой блондинкой с усталыми глазами. — Я Милазина, — сказала она и рассмеялась. И стала Мила Зиной.
— Те неправ. Тебя–то я всегда хотела, Маня
— Маня?
Теперь я заглянул в зеркало.
— Эммануил. Длинно. Пока скажешь — рак на горе свистнет. Не подходящее для любви имя.
— Она его никогда не хотела, даже когда ей казалось, что она его любит, — это слова Эли, которые она говорила Мане.
— Я его никогда не хотела, даже тогда в самом начале наших с ним уз, — устало произнесла Милазина, глядя сквозь Маню на Керченский полуостров. Из–под её узких босых ног осыпалась глина Тамани.
Конечно, не следует копировать мир. Бесплодное занятие переснимать или фотографировать уже созданное. Бог дал нам право и возможность создавать своё: и мир, и жизнь, и характер. И даже существо.
Ещё?!
Конечно, о смерти думать не хочется. И я счастлив тем, что имею возможность переплавлять всякие неприятные мысли в творчестве. Все или почти все мои неприятности сгорают в топке моего воображения. В огне моих фантазий.
Ещё?!
Я никогда не запоминаю афоризмы: ни свои, ни чужие. Но я всегда оплодотворяюсь от них, чтобы родить что–нибудь новенькое.
— Я спряталась у Мани на берегу Тамани…
— Вижу, сама придумала.
— Не зря же столько прожила с поэтом.
— Ты считаешь его поэтом? По–моему. Он сумасшедший.
— Обижаешь. Пестик самый настоящий поэт. Хотя слегка безумный, как все настоящие творцы.
— Но ведь я чувствую себя нормально.
— Но ты и не настоящий.
— Вот как!
— Только не надо лезть в бутылку. Разве плохо быть нормальным и вместе с тем широко известным? Ты ведь такой. А, кроме того, у тебя есть я, а у Пестика — никого. А возможно, его уже и на свете нет.
— Какое счастье, что мы с тобой оттуда вовремя слиняли. Зина!
