На склоне одного из холмов, теперь ставшего похожим на курган или скифскую могилу сверкали под солнцем, чуть склоняющемся к закату… ну, конечно же, то были расставленные на мольбертах и так просто лежащие, а то и стоящие домиком, или приставленные спиной к каменьям картины…
У каждого своё солнце, — услыхал он. Но, будучи озадачен открывшимся видом, даже осмотрелся, чтобы узреть, кто это изрёк сей абсурд. Хотя его всегда при любой погоде занимали подобные нелепые фразы. Он шёл на вершину в гипнозе тишины. Между тем некто продолжал: если ты ребёнок, твоё солнышко только встаёт. Если постарше, то выше. У многих оно останавливается в полдень. У тебя, вишь, чуть склонилось…
Он шёл на них. Стремительно, как то бывает во сне. И вскоре остановился у самого первого ряда. Размещённые без всякого порядка — вперемешку: портреты, пейзажи, натюрморты. Все написано маслом. Холсты сверкали, словно непросохшие. Он коснулся одной — горизонтальной. Ба! Так это же то самое место, куда упала машина. Мокрая и в самом деле — от свежей краски. Только отметил. Раздался крик. Чайка вырвалась из пространства картины. Послышался запах йода. Пахнуло солёной синевой. А картина исчезла. Словно мыльный пузырь лопнул, брызнув в лицо виновника мгновенной влагой. Над степью же, ошалев от одиночества носилась, вопя, чайка. Она кричала почему–то одно и тоже: Чайку! Чайку! Откликнулся ворон: сперва — лаем, затем — кваканьем. Но, убедившись в невменяемости гостьи, философски крякнув, захрюкал.
Прикасаться нельзя! — вновь тот же голос.
Оглянулся, как ни в чём ни бывало, подходила Эля. Лицо чистое, чуть бледноватое.
— Живая! — воскликнул и потянулся к ней.
— Осторожно! У тебя рука в краске.
Пальцы были сине–зелёные.
— Платок?
Нашёл в заднем кармане брюк.
Вытираясь:
— Что это с нами?
Она же, не останавливаясь, шла мимо, уходила как бы своей дорогой.
— Что это было?
— Было и есть!
Картины оставались на месте. Кажется, их теперь стало больше. Вот именно. Их стало больше. Они стояли и лежали повсюду: на склонах и ровной поверхности.
— А это что ещё такое?
На одном из холмов, на плоской его каменистой вершине громоздилось нечто невероятное.
— И это узнаешь скоро. — Эля шагнула и, наклонясь, вошла в раму.
Поэт последовал за девушкой.
— Так быстрее, — пояснила она, не оглядываясь.
А он уже и сам видел, что это так, поскольку очутился на холме, так напоминающем своим верхом аналой.
— Это книга книг, — говорила Эля. — В ней записано всё и вся. Сейчас она открыта на твоей странице. Хочешь прочесть то, что было; узнать о том, что будет?
