— Вот спасибо! Вроде бы полегчало…
Но вскоре он снова застонал и с трудом проговорил:
— Плечо… Перевязать бы надо.
Вдвоем с другом мы приподняли раненого, стянули с него гимнастерку и увидели, что пуля прошла через правое плечо.
Вот когда пригодилась санитарная сумка! Мы смазали рану йодом, плечо забинтовали, снова надели на красноармейца гимнастерку и опустили его на солому.
Он затих — может, задремал, может, потерял сознание.
— Что будем делать? — спросил я Семку. Здесь его оставить нельзя, и в деревню не поведешь. Ведь если староста или лавочник Павел пронюхают, тут же донесут белякам.
Мы приуныли. Но тут я вспомнил про наш «штаб».
Недавно я и Семка поставили шалаш среди густого орешника. Когда мы играли в войну, этот шалаш был нашим штабом. Вот туда-то мы и перетащили красноармейца. Из соломы сделали ему постель, шинель положили под голову и стали ждать, когда он придет в себя.
Очнулся он под вечер. Ему было заметно лучше. Он даже попросил есть, и мы дали ему хлеба с молоком.
Начало темнеть. Нам пора было уходить. Когда мы сказали об этом красноармейцу, он забеспокоился:
— Глядите, ребята, никому ни слова. Даже матерям не говорите. Обещаете молчать?
— Обещаем.
В это время неподалеку прокричал филин. Сделалось как-то жутко.
— Дядя, мы уйдем, ты тут один не забоишься? — спросил Семка.
Красноармеец слабо улыбнулся:
— Я вроде не из боязливых.
— Говорят, тут привидения по ночам бродят: белые в этом лесу расстреливали.
— В привидения не верю, а мертвых чего бояться? Ладно, ребятишки, идите.
Мы пошли. Но я вдруг представил себе: а что, если на месте этого красноармейца оказался бы мой отец, ведь он тоже в Красной Армии и его могут ранить! Хорошо ли будет, если его одного бросят в лесу?
Я уговорил Семку вернуться.
— Решили здесь заночевать, — сказали мы красноармейцу.
— А не хватятся вас дома? Заругают небось?
— Скажем, на рыбалке были.
— Ну, как знаете.
Мы принесли с гумна по охапке соломы и устроились рядышком. Выпала роса, стало прохладно. Может, от этого, а может, от непривычной обстановки и волнения мы долго не могли уснуть.
— Есть хочется, — пожаловался Семка.
— Ладно, перетерпишь, — сказал я.
… Проснулся я от птичьего гомона. Уже рассвело, и лесные птицы распевали на разные голоса.
Первым делом я посмотрел на красноармейца. Он разметался во сне, но дышал ровно, спокойно.
Я растолкал Семку:
— Вставай скорей. Пока он спит, сбегаем домой.
Не успел я войти в дом, как на меня напустилась мама:
